Маоизм или марксизм?

Таким людям не лишне было бы напомнить следующее высказывание В. И. Ленина о сочетании борьбы за ближайшие и конечные цели рабочего класса, за реформы и революцию: «Для настоящего революционера самой большой опасностью,— может быть, даже единственной опасностью,— является преувеличение революционности, забвение граней и условий уместного и успешного применения революционных приемов. Настоящие революционеры на этом больше всего ломали себе шею, когда начинали писать «революцию» с большой буквы, возводить «революцию» в нечто почти божественное, терять голову, терять способность самым хладнокровным и трезвым образом соображать, взвешивать, проверять, в какой момент, при каких обстоятельствах, в какой области действия надо уметь действовать по-революци-оиному и в какой момент, при каких обстоятельствах и в какой области действия надо уметь перейти к действию реформистскому»[49].

Сектанты из КПК наивно полагают, что достаточно призвать массы к свержению империализма, как они немедленно подымутся на революционную борьбу. Однако в жизни все обстоит гораздо сложнее. Одними призывами к свержению господства монополий подвести массы к позициям революционной борьбы невозможно. Основной тактический принцип ленинизма гласит, что, для того чтобы многомиллионные массы поддержали призыв революционной партии, одной лишь пропаганды и агитации недостаточно. Для этого нужен, как не раз подчеркивал Ленин, собственный политический опыт масс. Но в таком случае какой же еще опыт лучше может убедить массы, чем опыт борьбы за самые жгучие, самые жизненные требования современности — сохранение и упрочение всеобщего мира, защиту повседневных интересов трудящихся, защиту и расширение демократических прав и свобод! Иными словами, разрешение общедемократических задач становится важным условием перехода к социализму и в высокоразвитых странах капитализма.

В одних случаях это может быть антимонополистическая, общедемократическая революция, в которую при определенных условиях выльются антивоенные, антифашистские, антимонополистические движения народных масс. В другом случае это может быть демократическая фаза единого революционного процесса, конечная цель которого — устранение из экономической и политической жизни одной фракции буржуазии за другой. Понятно, что основное ленинское требование, касающееся условий такого перерастания,— руководящая роль рабочего класса, развертывание классовой борьбы против буржуазии — сохраняет всю свою силу. Но это не исключает прямого взятия власти рабочим классом под демократическими и социалистическими лозунгами.

Таковы некоторые установки компартий развитых стран капитализма, соединяющих в своей практической деятельности борьбу за демократию и борьбу за социализм, борьбу за ближайшие и конечные цели рабочего движения. Как видим, они, эти рожденные самой жизнью требования, далеки, как небо от земли, от примитивных доморощенных схем и рецептов, с которыми маоисты пытаются подойти к процессам развития социалистической революции в странах капитализма. Запутавшись в своих представлениях о современном этапе империализма и тактике компартий стран Запада, маоизм снова и снова возвращается к идее разрешения всех социальных противоречий современного общества путем войны. Однако эта идея, которая выглядит особенно чудовищно в связи с наличием термоядерного оружия, отвергается всеми коммунистическими и рабочими партиями, стоящими на почве марксизма.

Интернационализм или национализм?

Как мог занять такое место в политике руководства КПК национализм, который находит самое уродливое воплощение в разгуле антисоветизма и гегемо-нистских притязаниях Пекина? Несомненно, большую роль сыграло то, что при формировании идеологии КПК борьба шла здесь не только между мелкобуржуазным и пролетарским социализмом, но и между интернационалистской и националистической традициями. Что касается Мао Цзэ-дуна, то он с самого начала тяготел к этой последней.

Известно, что в среде каждого народа можно найти те или иные проявления национализма. Это относится и к Китаю. Здесь национализм насаждался на протяжении многих тысячелетий и в весьма специфической форме. Культивировалось представление о том, что Китай — самая великая держава мира — и по количеству населения, и по значению, и по уровню культуры. Китайцы называли свою страну «поднебесной» или «срединной» империей. Считалось, что она представляет собой центр мира, окруженный со всех сторон народами с более низкой культурой. Чрезвычайно характерно, что, даже будучи в состоянии зависимости от капиталистических держав, китайские императоры неизменно обращались к ним как к королям или царям варваров.

Немалое влияние на нынешнюю политику китайского руководства оказывает и то, что на протяжении всей истории Китая у него фактически не было опыта союзнических отношений. Императоры стремились к тому, чтобы Китай жил замкнутой жизнью, был максимально отгорожен от внешнего мира. Все окружающие государства рассматривались им либо как данники, либо как враги.