Марина из Алого Рога

— Mais, par la barbe de Jupiter, laisser moi donc achever!!…

— Безъ этихъ "московскихъ кулаковъ" не было бы Россіи, вотъ теб и весь сказъ! закончилъ графъ.

— А разв это такъ нужно? кинула вдругъ Марина. И Пужбольскій, открывавшій ротъ, чтобы раздавить пріятеля силою своихъ аргументовъ, такъ и остался съ раскрытымъ ртомъ и предъ этимъ удивительнымъ вопросомъ.

— То-есть… чего же это именно не нужно? озадаченно спросилъ онъ двушку.

— Россіи! храбро отвчала она.

— Вы хотли бы… чтобы Россіи не было?…

— Нтъ, не то, чтобъ ея совсмъ не было, объясняла она пресерьезно, — а для чего быть ей такой огромной… едорой такой! примолвила она, смясь. А чтобъ были все маленькія общины, а главное съ народнымъ правленіемъ, чтобы граждане сами управляли собой…

— Вотъ, напримръ, Глинскъ съ его уздомъ — первая республика! раздался смхъ и басъ вернувшагося Іосифа Козьмича. Онъ поднялся тяжело по ступенямъ и опустился въ кресло, поодаль отъ чайнаго стола, въ углу балкона.

— Ну, Глинскій уздъ! иМарина сморщила брови:- тутъ, кажется, ни одного человка нтъ, чтобы можно было его назвать гражданиномъ!…

— А Быстродольскій, а Чернобжскій, а Трущовскій, а Прутченскій? пересчитывалъ въ своемъ углу господинъ Самойленко, отирая лысину огромнымъ пестрымъ фуляромъ, — тамъ есть что-ли?… Хоть шаромъ покати!…

— Ну, при такихъ условіяхъ, m-lle Марина, сказалъ смясь Пужбольскій, — не то нмцы, а какой-нибудь князь Куза проглотилъ бы вс ваши общины одну за другой, какъ слоеные пирожки.

— А вы бы хотли, спросилъ, ласково взглянувъ на нее, графъ, — хотли бы вы забыть русскую псню и обратиться въ чужестранку?

— Боже сохрани! горячо вырвалось у нея. — Ради Бога, скажите мн, наклоняясь въ нему и понижая голосъ, спросила она, — неужели вы въ самомъ дл, сегодня ночью…

Онъ догадался, чего именно она боялась.

— Я лежалъ въ постели, отвчалъ онъ, — и слышалъ женскій голосъ. Я понялъ такъ, что некому было пть, кром васъ… И за то великое вамъ спасибо! тепло примолвилъ онъ.

— За что это? живо, съ блестящими глазами воскликнула она.

— Это я вамъ когда-нибудь въ другой разъ скажу…

Завалевскій всталъ и заходилъ вдоль и поперекъ балкона.

Весь этотъ разговоръ съ Мариной навелъ его опять на невеселыя размышленія.

Онъ заговорилъ въ разсянности, тихо, про себя, забывая о присутствіи другихъ…

— Все съ толку сбито, перепутаны вс понятія, — вс представленія!… дошло до слуха Марины.

Она ловила эти падавшія изъ устъ его слова, и странная скорбь ихъ выраженія захватывала ее за что-то ей будто ужь давно знакомое, лежащее гд-то глубоко въ душ ея и до сихъ поръ никогда еще не всплывавшее на ея поверхность. Эти слова и внезапная печаль его — они были вызваны ею, она это понимала, но чмъ, какою именно ея глупостью, — разв вотъ тмъ, что она про Россію сказала? — она не умла себ дать отчета. Но она тоскливо упрекала себя въ этой его внезапной печали… Никто, нтъ, во всю ея жизнь, не внушалъ еще ей такого удивительнаго чувства, какъ этотъ старикъ, котораго она вчера только въ первый разъ увидала… Онъ весь кругомъ правда, одна правда! говорила она себ съ какимъ-то умиленіемъ…

— Это врно, что все съ толку сбито, подхватилъ налету Іосифъ Козьмичъ, и даже вздохнулъ, и Марин стало вдругъ ужасно досадно на него за этотъ вздохъ и за то вообще, что онъ заговорилъ въ эту минуту. — Люди, продолжалъ онъ, — ходятъ какъ очумлые, сами не вдаютъ, что болтаютъ и чего хотятъ!… Не знаю, какъ у васъ тамъ, въ Санктъ-Петербург, а у насъ, въ провинціи, очень это чувствительно…

— Въ Санктъ-Петербург! влетлъ какъ бомба въ разговоръ Пужбольскій. — А кто же сбиваетъ, путаетъ, отравитъ васъ въ провинціи, какъ не этотъ чужеядный, чухонскій, гнилой Санктъ-Петербургъ! Кто вамъ вашихъ пророковъ насылаетъ? Кто поставилъ себ въ идолы разнузданное невжество и велитъ и вамъ кланяться ему какъ сил? Кто повелитъ молодому поколнію не признать, не знать ничего добраго, благороднаго, честнаго въ своемъ отечеств, а воспитать себя на "трезвой правд господина Ршетникова" и ему подобныхъ, — je l'ai lui, de mes propres yeux lu, обратился князь къ Завалевскому, — et c'est `a propos du beau roman de Война и Міръ qu'ils bavaient cela, les crapauds, — другими словами, велитъ питать себя злостью съ самыхъ пеленъ изъ-за того, что какіе-нибудь Афроська и Сысойка [5] отъ дикости своей принуждены древесную кору сть!…

— Не одна дикость! воскликнула Марина. — Я читала! нищета безъисходная! Кормиться нечмъ! Разв такіе несчастные не заслуживаютъ всякаго участія, помощи?…