Читаем Марина из Алого Рога полностью

— Ненамренно, пропустилъ сквозь зубы Іосифъ Козьмичъ. — Къ чему ты это опять подымаешь? говорило въ то же время насупившееся его лицо,

— Ненамренно? повторилъ графъ.

— Извстно — зврь! разсвирпетъ, себя не помнитъ, душитъ во что попало!…

— Пьянъ былъ?…

— Нтъ, въ тотъ часъ пьянъ не былъ…

— И какъ же это вышло? поссорились?…

Господинъ Самойленко только плечомъ шевельнулъ; ему, очевидно, досадны были эти разспросы.

— Что она, молодая еще была? спросилъ опять Завалевскій по нкоторомъ молчаніи.

— И кра-асавица, Владиміръ Алексевичъ! И въ одномъ этомъ, какъ бы безсознательно вырвавшемся слов сказалось графу все женолюбивое прошлое "потомка гетмановъ".

— Да, теперь понятно, тихо проговорилъ онъ, — мужъ ревновалъ ее…

— Ревновалъ! съ какимъ-то ожесточеніемъ воскликнулъ Іосифъ Козьмичъ. — Кто его тамъ знаетъ, кто ему въ душу влзетъ, когда самъ онъ себ сказать не можетъ, любитъ онъ, или ненавидитъ, или что у него тамъ творится?… Говорю — зври!…

— Она также была дворовая? равнодушно промолвилъ графъ.

— Да… швея была у покойницы…

— У супруги вашей?

— Д-да!…

— Странно, началъ опять неумолимый Завалевскій, — Что "красавица" не нашла себ лучшей пары, а пошла за… Онъ всегда такимъ звремъ глядлъ?…

Но главноуправляющій словно не разслышалъ; онъ глядлъ куда-то въ окно и не далъ отвта…

Завалевскому и не нуженъ былъ этотъ отвтъ: онъ настолько помнилъ старый крпостной бытъ, чтобы знать, изъ какихъ поводовъ длались въ то время со дня на день дворовыя красавицы женами Богъ-всть какихъ уродовъ…

— Что, это еще при дяд случилось? спросилъ онъ только.

— Нтъ, какъ бы припоминалъ главноуправляющій: — незадолго предъ этимъ скончался графъ… Одинъ и оставался, а время-то, знаете, самое было горячее: ополченіе!… Вотъ давеча, прервалъ онъ себя, — князь такъ выразился, что мн надо было понять, зачмъ молъ я мерзавца этого, Оську, въ каторгу не турнулъ?… Такъ, можетъ, его бы еще по суду не приговорили, а вамъ тутъ изъ вотчины лучшихъ тридцать человкъ предоставить слдовало на защиту отечества! Я его немедля первымъ долгомъ въ ратники и поставилъ!… такъ вдь надо на бду; на первомъ-же переход ногу себ правую, дрянь этакая, отморозилъ; изъ госпиталя черезъ три мсяца безъ четырехъ пальцевъ домой вернулся, — вотъ и служба его вся!… Съ тхъ поръ вотъ и живетъ онъ тамъ одинъ на кузн, какъ Кащей безсмертный, кубышку себ набиваетъ!… Жаденъ сталъ — страхъ! А кузнецъ, доложу вамъ, хорошій…

Іосифъ Козьмичъ закончилъ на этомъ слов и, поднявшись съ мста, объявилъ, что его дло ждетъ, — поклонился и торопливо направился въ двери.

— А что, онъ бездтенъ посл жены остался? услышалъ онъ на-ходу еще вопросъ графа.

— Бездтенъ, отвчалъ, не оборачиваясь и щелкая ключомъ въ замк; но Завалевскому показалось, что голосъ его не звучалъ при этомъ обычною ему твердостью.

<p>VII</p>

— Такъ какъ же это васъ, убить или, какъ тамъ, разстрлять хотли въ Париж? спрашивала Марина князя Пужбольскаго, когда они остались вдвоемъ на балкон.

Онъ весело, подсмиваясь надъ самимъ собою, en vrai bon enfant, какимъ онъ былъ на самомъ дл, передалъ ей подробности этого траги-комическаго эпизода.

Она слушала, облокотясь обнаженными локтями на столъ, глядя ему прямо въ глаза своимъ смло невиннымъ взглядомъ, улыбаясь своими полными алыми губами… А онъ смущенно среди своего разсказа глядлъ на эти губы, и мысленно, и разумется по-французски, спрашивалъ себя: какому счастливцу достанутся эти свжія вишни?…

— А знаете, возгласила вдругъ двушка, едва усплъ договорить князь, — вдь онъ лучше васъ!

— Qui `ea! озадаченно воскликнулъ Пужбольскій.

— Кто? Онъ! засмялась, Марина, кивая на дверь библіотеки, — другъ вашъ!

— Завалевскій? — Князь засмялся въ свою очередь. — Совершенно съ вами согласенъ, — но интересно знать, какъ это формулируется въ вашей мысли? Вы мн можете сказать?

— Онъ гуманне васъ! сказала она.

— Въ какомъ же именно отношеніи?

— Извстно! нетерпливо проговорила она, досадуя, что онъ не понимаетъ ея съ перваго слова:- вы аристократъ, а онъ человкъ!

— Это потому, засмялся опять князь, — Что его праддъ простолюдинъ былъ?

— Какія вы все глупости говорите!… И Марина, быстро убравъ локти со стола, сердито откинулась въ спинку кресла. — Это потому, что вы… вы готовы бы были, кажется, състь… вы безпощадны къ бднымъ людямъ!… А онъ, онъ все понимаетъ!…

— Вотъ видите, mademoiselle Марина, отвчалъ онъ, — и гораздо хладнокровне даже, чмъ можно было ожидать отъ него, — мы съ Завалевскимъ, какъ тотъ двулицый Янусъ, le Jaune `a deux faces стараго Рима. Понимаемъ мы, кажется, одинаково, но… но выражается это у насъ равно: онъ il souffre, lui, онъ, скорбетъ, удачно перевелъ Пужбольскій, — et moi, je bous! Я сержусь… Вотъ и все!…

— Нтъ, не такъ, не все! возразила двушка, — вы еще презираете, а вотъ это дурно, очень дурно!…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза