Марина из Алого Рога

Кто-то прозвалъ ее Преціозой, и это прозвище за нею осталось: въ ней было дйствительно что-то таинственное и невыразимо-манящее этою таинственностью. Она никогда не высказывалась и давала отгадывать себя, заглядывать въ свое внутреннее я лишь ровно настолько, насколько почитала это нужнымъ или почему-либо для себя выгоднымъ… И, Боже мой, какихъ душевныхъ сокровищъ не прозрвало воображеніе Завалевскаго за той заповдною чертой, за которую, словно въ святую святыхъ Соломонова храма, никому не дозволялось проникнуть?… Съ своей стороны, четырнадцатилтняя Дина съ первыхъ дней успла побывать во всхъ закоулкахъ внутренняго я Завалевскаго и овладла имъ, будто былъ онъ ея собственное созданіе, будто сама она, своими длинными, худенькими пальцами слпила его, дала ему образъ и вздохнула въ него духъ человческій. Она умла говорить его словами, досказывать ему еще для него самого неясную мысль, угадывать задолго впередъ его мнніе, его образъ дйствій въ данномъ случа, и заране направлять все это, куда ей хотлось… Ему казалось, что эта молодая, невдущая душа какъ зеркало отражала его душу, и не догадывался, что самъ онъ былъ не что иное какъ зеркало, въ которомъ отражалась воля Дины… Почти два года жилъ онъ въ какомъ-то очарованномъ мір, насыщаясь томительнымъ и сладкимъ благоуханіемъ первой, чистой, мечтательной любви. Онъ кончалъ курсъ въ университет; Дин наступалъ семнадцатый годъ, — на стремительныхъ крыльяхъ неслось къ нему, казалось, на встрчу близкое счастіе…

Однажды вечеромъ онъ засидлся у Зарницыныхъ позже обыкновеннаго. Дина ушла спать; онъ остался одинъ съ Елизаветою Григорьевной… Они молчали оба: онъ думалъ объ очаровательниц, только-что подарившей его какимъ-то блаженнымъ для него словомъ; хозяйка вязала шарфъ на длинныхъ спицахъ и казалась не въ дух… Вдругъ она остановилась, быстрымъ движеніемъ воткнула спицу въ свою рано посдвшую косу, подняла глаза и спросила:

— Владиміръ, неужто ты въ самомъ дл думаешь о Дин?

— Думаю, отвчалъ онъ, смутившись отъ неожиданности вопроса.

— Серьезно?

— Какъ же иначе?…

— Боже мой, какое несчастіе! проговорила Елизавета Григорьевна, закрывая себ глаза рукою.

— Несчастіе! едва нашелъ силу повторить онъ, — сердце у него упало…

— Для тебя!… Для нея — мн и во сн не приснился бы лучше тебя мужъ!…

— Объяснитесь, ради Бога! умолялъ бдный молодой человкъ.

Она схватила его за об руки.

— Не про тебя, не про тебя жена, со слезами въ горл прошептала она, — elle est poss'ed'ee, mon ami!…

— Что вы говорите?… Онъ отшатнулся отъ нея, ему показалось, она въ бреду…

— Она моя дочь, единственная, съ глубокою печалью говорила госпожа Зарницына, — и, кром меня, никто ея не знаетъ… Я теб говорю: elle est poss'ed'ee… въ ней сидитъ съ измальства какой-то ненасытный, неутомимый демонъ, который движетъ и руководитъ ею… Все, что мы вынесли тамъ, въ Сибири, лишенія, горе, униженія, — все это глубокимъ и, прямо скажу теб, злымъ чувствомъ запало ей въ сердце. И теперь ей нужна une revanche 'eclatante, — она себ это сказала, она добьется этого! нужны деньги, власть, вліяніе, все, что ослпляетъ, и вситъ, и владетъ людьми!… И если все это дастся ей когда-нибудь въ руки, не на добро употребитъ она его, вспомни мое слово! У нея разсчетъ какъ у семидесятилтняго ростовщика… Все это можетъ у ней сорваться, пропасть, самонадянна она слишкомъ, — но проведетъ она всякаго, кого захочетъ, какъ тебя провела… На бду, замтила я слишкомъ поздно, я бы не допустила!…

До утренней зари продолжался этотъ странный споръ… Завалевскій горячился, доказывалъ, умолялъ… Елизавета Григорьевна не сдавалась.

— Я властна отдать ее или не отдать, я ей мать родная! Я не согласна. Во всякомъ случа она слишкомъ молода, теперь нечего объ этомъ думать! говорила она.

Ршено было наконецъ, что Завалевскій, выдержавъ свой послдній экзаменъ, удетъ немедленно въ Петербургъ, что онъ не вернется въ Москву и не возобновитъ рчи о брак съ Диной до тхъ поръ, пока Елизавета Григорьевна съ дочерью не прідетъ сама въ Петербугъ, куда она намрена была переселиться, чтобы не жить врознь съ сыновьями, которые черезъ два года должны были кончить курсъ въ одномъ изъ тамошнихъ высшихъ заведеній и поступить на службу.

Прошло два, почти три года. Отсутствіе не измнило Завалевскаго: все такъ же цпко, какъ и вблизи, владла его сердцемъ далекая Дина, и чары ея своеобразной прелести еще неотразиме, чмъ прежде, оковывали страстью все его существо…

Они свидлись наконецъ, — и одного взгляда достаточно было для нея, чтобъ убдиться, что онъ былъ все тотъ же: прежній, слабый и покорный рабъ ея… Она впрочемъ и до того ни минуты въ этомъ не сомнвалась… Предостереженія Елизаветы Григорьевны оказались тщетными; почтенная женщина не могла дале упорствовать… Она добилась лишь одного, — и въ этомъ случа оказалась ей горячею союзницей сама Дина: помолвка дочери ея съ Завалевскимъ отлагалась до конца предстоявшаго зимняго сезона и до того времени должна была остаться тайною для всхъ, не исключая самыхъ близкихъ…