Марина из Алого Рога

— Нтъ-съ, это не вздоръ, а я только хочу спросить: вообразите, что этой матери вдругъ надоло бы скрипть рядомъ съ хорошимъ Завалевскимъ…

— Тогда она была бы нехорошая! воскликнула двушка.

— Отчего же такъ? Она, можетъ быть, нашла бы, или думала бы, что нашла еще лучше… Или вы приказали бы ей одной изъ всхъ женщинъ въ мір "стснять свое чувство"?

— Ну, положимъ, положимъ!… что же дальше?

— А я это у васъ спрошу: что длать въ такомъ случа?

— Они бы… разошлись! проговорила Марина, смутно чувствуя, что стремится въ ловушку.

— Отлично! Ну, а хорошихъ дтей кто бы взялъ? Или ихъ на улиц оставить?

— Это уже зависло бы… отъ…

— Отъ accord mutuel, — отъ любовнаго соглашенія между отцомъ и матерью? помогалъ ей Пужбольскій.

— Ну да!…

— Восхитительно! Дтей, положимъ, взяла бы мать?

— Взяла бы! начала уже сердиться Марина…

— Тогда они лишены были бы хорошаго отца…

— Онъ бы ихъ не отдалъ ей! воскликнула она:- онъ бы ихъ, наврное, слишкомъ любилъ для этого!…

— Въ такомъ случа, дти лишились бы матери, разсуждалъ князь, любуясь въ то же время разгорвшимся лицомъ двушки; — но тутъ представляется еще третья комбинація: Завалевскій, съ своей стороны, не стсняя своего чувства, находитъ себ новый женскій объектъ, соглашающійся скрипть рядомъ съ нимъ, но положительно не согласный на то, чтобы скрипли рядомъ съ нею хорошія дти его отъ того прежняго субъекта, отъ той, которая перестала скрипть рядомъ съ хорошимъ Завалевскимъ. Такимъ образомъ эти бдныя хорошія дти остались бы и безъ хорошаго…

— Довольно, довольно! закричала Марина, затыкая уши и топая своими красными каблуками. — А торжествующій Пужбольскій такъ и покатывался въ своемъ кресл.

— Ну, и все вздоръ!… что вы доказали! что? Ничего не доказали, одинъ сумбуръ! повторила она, и сердясь, и хохоча…

— А хотя бы доказалъ! отвчалъ онъ:- Что бракъ необходимое зло…

— И только-то, вы только до этого отрицательнаго заключенія и пришли?

Пужбольскаго поразило вдумчивое, печально-вопрошающее выраженіе лица двушки въ эту минуту. Она не дождалась его отвта и воскликнула:

— А вотъ видите, вашъ другъ, — онъ, я убждена… онъ нашелъ бы положительное доказательство!… А не то, примолвила она черезъ мигъ, — онъ хоть бы вру далъ!…

Пужбольскій пристально взглянулъ на нее и задумался самъ.

— Знаете, сказалъ онъ посл небольшаго молчанія: у васъ чрезвычайно врное чутье, vous ayec l'instinct. — Завалевскій именно тотъ человкъ, про котораго можно сказать, что онъ "даетъ вру"!… А между тмъ, примолвилъ онъ, — единственная женщина… — Онъ вдругъ спохватился и замолчалъ.

Марина такъ и вскинулась:

— Голубчикъ, милый… какъ васъ звать? только не княземъ, я не люблю…

— Александръ Иванычемъ…

— Александръ Иванычъ, умоляю васъ, договорите, разскажите все!… Какая женщина? Онъ, наврное, любилъ ее? Это такъ интересно!…

— Это его тайна, mademoiselle Marina, я не могу, это… Ce serait… это была бы измна съ моей стороны…

Но Марина такъ приставала, что Пужбольскій не выдержалъ, — слабъ былъ человкъ предъ соблазномъ красоты, — и, взявъ съ нея слово, что она не передастъ этого никому на свт,- разсказалъ ей все…

* * *

Исторія — мы позволяемъ себ познакомить съ нею читателя нсколько подробне, чмъ могъ это сдлать въ ту минуту князь Пужбольскій, — исторія была такого рода:

У Завалевскаго была троюродная сестра, Елизавета Григорьевна Зарницына. Онъ сошелся дружески съ нею, бывши еще студентомъ, въ Москв, и вскор сталъ въ ея дом своимъ. Елизавета Григорьевна была умная, живая и высоко честная женщина. Покойный мужъ ея, бывшій товарищъ графа Константина Владиміровича, и боле несчастный, чмъ онъ, погибъ въ бур 1825 года. Молодая похала за нимъ въ Сибирь и вернулась оттуда, уже по смерти его, въ 1842 году, съ двумя сыновьями и дочерью Александрой, — или, врне, какъ звали ее въ семейств, Диной, — которой было четырнадцать лтъ, когда Завалевскій познакомился съ ними. Эта двочка съ первыхъ же дней приковала его въ себ. Тоненькая, смугловатая, съ длинными, какъ у египетскихъ сфинксовъ, какими-то никуда не глядящими и все видящими глазами, молчаливая и улыбающаяся странною, словно откуда-то извн прилетавшею на уста ея улыбкой, она, какъ прототипъ ея въ Лермонтовсвой Сказк для дтей,

   "была одна изъ тхъ,
   Которымъ рано все понятно"…