Марина из Алого Рога

Когда Марина стала помнить ее, это была высокая и худая женщина, съ остатками какой-то давнишней чахоточной красоты, съ вчно опухшими глазами и вчно подвязанною щекой. Вчно страдала чмъ-нибудь Мара адевна, вчно о чемъ-то вздыхала. Несчастною ее, въ строгомъ смысл слова, никакъ нельзя было назвать: Іосифъ Козьмичъ не стснялъ ее ни въ чемъ, терпливо переносилъ ея всякія болсти и маленькіе капризы, относился въ ней заботливо и нжно, съ нкоторымъ даже оттнкомъ почитательности. Она, въ свою очередь, благоволила въ нему, бесдовала съ нимъ со стереотипно-доброю улыбкой на изсохшихъ губахъ, и не отзывалась о немъ иначе какъ при помощи эпитета "бдный": господинъ Самойленко внушалъ почему-то своей супруг какую то наивно-высокомрную жалостливость въ себ, или врне, къ тому, что она называла его "примитивностью". Узнаетъ, напримръ, Марфа адевна, что примитивный супругъ отдулъ кого-нибудь по скуламъ: "бдный!" промолвитъ она, приподыметъ плечи и прослезится; прибжитъ маленькая Марина изъ двичьей и, заикаясь отъ торопливости и смха, разскажетъ ей, что "такой смшной папаша — все Анютку цлуетъ: " Мара адевна слабо улыбнется, поведетъ по потолку своимъ кроличьимъ взоромъ и прошепчетъ: "бдный!" Отношенія ея въ Марин отличались не мене страннымъ свойствомъ: она любила двочку какими-то внезапными, истерическими взрывами; схватитъ вдругъ ее, поставитъ предъ собою и, глядя всми глазами въ ея свтлые глазенки и собираясь прыгнуть въ нихъ, начнетъ взвизгивающимъ, захлебывающимся голосомъ: "ты моя, моя, дочь моего сердца, моя избранница, не такъ-ли? Ты мн скажи: я твоя мать, мать, да?… Моя душка, моя Маря, Маруся, Мариниссима!" и зацлуетъ ее до слезъ, до боли. А въ иное время ворвется въ комнату живая двочка, Мара адевна пискнетъ, откинется одною щекой въ подушку дивана, а другую щеку рукой прикроетъ и махать примется: "ступай, ступай, дитя, ты только тоску мою раздражаешь… теб не понять ея… ступай къ сестрамъ твоимъ — бабочкамъ!" и не видитъ ея по цлымъ днямъ… Столь же урывочно занималась она образованіемъ "избранницы своего сердца"; но избранница была понятлива, и ученіе шло успшно, а именно: двочка весьма скоро выучилась бойко изъясняться на томъ своеобразномъ нарчіи, что въ русской провинціи слыветъ за французскій языкъ и на которомъ привыкла сама Мара адевна изъясняться смолоду въ дом князя-дяди. Едва это было достигнуто, воспитательница заставила избранницу прочесть себ вслухъ любимйшія свои мста изъ Индіаны Ж. Санда, "моей настольной книги," выражалась госпожа Самойленкова. Изъ этихъ чтеній двочка главнйшимъ образомъ узнала то, что ея мамаша и кузенъ ея, Анатоль, когда они были еще очень молоденькіе, тоже собирались ухать въ Америку и тамъ кинуться вмст въ пропасть… Не мене своевременно началось для Марины знакомство и съ русскою литературой: двнадцати лтъ отъ роду она прочла съ мамашей Подводный камень господина Авдева. Подводный камень г. Авдева, и Наканун, г. Тургенева, Мара адевна почитала величайшими произведеніями, вышедшими когда-либо изъ-подъ русскаго пера, первое потому, что тамъ "такъ деликатно описываются страсть и долгъ въ женскомъ сердц"; второе по той причин, что "эта Елена, она такъ умла собой пожертвовать!" — причемъ интересный эпизодъ избіенія Инсаровымъ нмца у Царицынскаго пруда заставляютъ каждый разъ биться до обморока сердце чувствительной дамы, напоминая ей совершенно сходный съ этимъ случай избіенія нмца же безподобнымъ княземъ Анатолемъ въ Красномъ Кабачк, "увеселительномъ мст близъ Санктъ-Петербурга", объясняла она. За эту штуку безподобный Анатоль чуть не попалъ въ солдаты, но гроза какъ-то прошла мимо, и по этому поводу не разъ пришлось маленькой Марин выслушивать нсколько фантастическій разсказъ, прерываемый вздохами и слезами, о томъ, какъ "готовы были уже солдатская фуражка и шинель, и палачъ готовился сломать шпагу надъ этимъ благороднымъ челомъ… Но въ то самое время, въ тотъ самый часъ, вс петербургскія фрейлины, собравшись во дворецъ, кинулись къ ногамъ Государя — а въ этотъ день, къ счастію, были Его именины, — и вс он принялись плакать и молить, чтобъ Онъ въ этотъ радостный для Россіи день сдлалъ имъ одинъ подарокъ. — Не плачьте, фрейлины, сказалъ на это Государь, — встаньте и скажите: какой вы отъ меня подарокъ желаете получить? — Отдайте намъ, Ваше Величество, нашего перваго кавалера, князя Анатолія Сергевича Серебрянаго-Телепнева! въ одинъ голосъ закричали фрейлины… и Онъ усмхнулся и простилъ!!" заканчивала замирающимъ голосомъ Мара адевна, всхлипывая и быстро крестясь подъ толстыми складками шали, въ которую неизмнно куталось ея зябкое и дряблое тло…