Марина из Алого Рога

Іосифъ Козьмичъ въ воспитаніе Марины не вмшивался, но способствовалъ ему всми зависвшими отъ него средствами: наряжалъ давать ей уроки учителей алорожскихъ школъ. причемъ строго наказывалъ имъ являться "въ своемъ вид, отложивъ хоть на это время свойственное имъ безобразіе", — выписалъ ей нмку-наставницу. Нмка-наставница оказалась молодою двицей, съ необычайно алыми щеками и округлостью корсажа, доведенною до размровъ почти миологическихъ. Въ тайны нмецкой рчи она свою воспитанницу посвятить успла не вполн, такъ какъ большую часть дня проводила на огород, подая свжіе стручки гороха, съ тою неуступчивою выдержкой и систематическою жадностью, которыми отличается великая германская раса, а въ интервалахъ обмниваясь хихиканьемъ и нжными взглядами съ соотечественникомъ своимъ, молодымъ винокуромъ, окна котораго, по счастливому стеченію обстоятельствъ, выходили прямо на огородъ. Достойный господинъ Самойленко, въ свою очередь, пристрастившійся за то время къ гороху, тутъ же разсчиталъ предпріимчиваго винокура, — а чувствительная Мара адевна, "pour achever l''education de sa fille", отдала Марину въ пансіонъ въ губернскій городъ, оставивъ наставницу ея при себ, въ качеств компаніонки…

Пансіонъ, въ который поступила Марина, основанъ былъ "съ спеціальною цлью образованія русскихъ женщинъ соотвтственно новйшимъ требованіямъ педагогической науки и общества", — такъ, во всякомъ случа, значилось въ программ, отпечатанной на веленевыхъ листкахъ и въ безчисленномъ множеств экземпляровъ разосланной предъ открытіемъ заведенія на тысячу верстъ кругомъ. Содержательница его, нкая княгиня Коровай-Архалукова, рожденная Бубликова, — какъ вскор стало это извстно во всей окружной стран,- разошлась съ своимъ супругомъ, почтеннымъ, но отсталымъ армейскимъ полковникомъ, единственно въ виду того, чтобы "посвятить себя всецло длу общественной пользы", — что, разумется, не мало способствовало на первыхъ порахъ успху ея пансіона. Служеніе княгинею "новйшимъ требованіямъ педагогической науки" и пр. было дйствительно изумительно: кром общихъ предметовъ, воспитанницамъ ея преподавались "вс новйшіе языки Европы, ботаника и химія, минералогія и зоологія, соціологія въ общихъ чертахъ и физіологія" (сія послдняя, впрочемъ "только по сихъ поръ" объяснялъ, показывая на оконечность своего жилета и цломудренно опуская глава, старикъ учитель нмецкаго языка, котораго "новйшія требованія" приводили постоянно въ нкоторое смущеніе, и почитавшій поэтому необходимымъ, въ огражденіе доброй славы заведенія, уврять любопытствующихъ, что свднія, сообщаемыя воспитанницамъ онаго по части физіологіи, никакъ не распространяются ниже ихъ пояса). Въ старшемъ класс — до котораго впрочемъ не дошла ни одна изъ питомицъ княгини Коровай-Архалуковой, — предполагались даже курсы судебной медицины, патологіи и акушерскаго искусства, но на это, къ сожалнію, не воспослдовало разршенія со стороны начальства.

Марина, безъ экзамена, принята была въ одинъ изъ высшихъ классовъ пансіона и пробыла въ немъ два года; за это время она по-французски говорить отучилась, а нмецкій языкъ и вовсе позабыла, изъ исторіи знала хорошо только, что Лютеръ и Дантонъ были великіе реформаторы и отцы современной свободы, а изъ математики ничего не помнила; за то удержала въ памяти цлый коробъ всякихъ научныхъ и просто современныхъ терминовъ, прочла два тома сочиненій Блинскаго и три тома Писарева и исписала мелкимъ почеркомъ четвертушекъ шестьдесятъ кругомъ собственными измышленіями на темы, заданныя ей знаменитйшимъ преподавателемъ и краеугольнымъ камнемъ пансіона, учителемъ литературы Левіаановымъ, а именно: "о политико-соціальномъ значеніи типа Катерины въ Гроз Островскаго", и "о критическомъ отношеніи къ авторитетамъ, какъ необходимомъ условіи всякаго здороваго мозговаго развитія".

Скоропостижная кончина Марфы адевны — она умерла отъ разрыва сердца… иначе ей словно и умереть нельзя было, бдной! — вернула Марину въ Алый-Рогъ. Ей едва минуло тогда семнадцать лтъ. Іосифа Козьмича она нашла чуть не близкимъ въ отчаянію: онъ по-своему искренно любилъ покойницу. Компаніонка ея, велегрудая дочь Германіи, обливалась по ней неизсякаемыми слезными потоками. Старушка, служившая у нея со временъ ея молодости, лежала безъ языка, сраженная этою смертію. Одна Марина предъ этимъ бднымъ, длиннымъ и изсохшимъ, какъ старая метла, трупомъ стояла недвижная и невозмутимая, не ощущая ничего внутри себя, кром какой-то тайной злобы на то, что вотъ вс они плачутъ — и о чемъ плачутъ, когда это простой, естественный законъ! — итолько одна она не можетъ, не чувствуетъ…