Читаем Марина из Алого Рога полностью

— Bonne chance! послала она рукою изъ кареты поцлуй Завалевскому, подавая въ то же время слуг знакъ къ отъзду.

— Пошелъ! крикнулъ тотъ, ловко вскакивая на козлы и задвая за крючокъ ремень залоснившагося на солнц кожанаго фартука…

Экипажи тронулись…

Безъ шляпы, съ поникшею головой, какъ стоялъ на крыльц, спустился со ступенекъ его Завалевскій — и прошелъ въ садъ боковою калиткой…

XVIII

Стукъ колесъ, лошадиное ржанье, громкій говоръ людей на двор пробудили Марину отъ ея оцпеннія. Она подошла въ окну, подняла стору:- со двора, огибая уголъ дома, вызжалъ дормезъ съ привинченными поверхъ и сзади его сундуками… Это экипажъ Солнцевыхъ — подобнаго этому нтъ другаго въ Аломъ-Рог, Марина это знаетъ… Что же это значитъ?… Неужели узжаетъ эта женщина? Такъ скоро? Сегодня… сейчасъ!… И для чего и какъ же это такъ скоро?… А вотъ и тарантасъ Іосифа Козьмича… Нтъ сомннія, — она узжаетъ, — онъ детъ провожать ее… А можетъ-быть и не одинъ Іосифъ Козьмичъ, — а и онъ… вс они наврное дутъ ее провожать!…

"Она узжаетъ… узжаетъ?" повторяла громко двушка съ какимъ-то недоврчивымъ, боязливымъ чувствомъ смутной радости… Да, она боялась радоваться, — да и чему? Какую перемну принесетъ за собою для Марины этотъ отъздъ? И самый этотъ фактъ отъзда — онъ вызывалъ въ ней какое-то скорбное ощущеніе. Она и не знала о немъ, онъ произошелъ помимо ея, — она чувствовала себя какъ бы внезапно отрзанною отъ этой общей жизни, въ которой такъ недавно она была, казалось, необходимымъ звеномъ… Начнется-ли снова та жизнь?… Да и самое положеніе ея въ этомъ дом останется-ли тмъ, чмъ оно было? То, что сказала она сегодня Іосифу Козьмичу, въ присутствіи Вермана, — это не можетъ пройти безслдно… она это чувствуетъ, и она все-таки скажетъ ему опять то же, если вздумается ему объясниться съ нею по этому поводу… Но что тогда?… Тогда…

Но Марина не хотла загадывать впередъ… да и не способна была она къ тому теперь, — вс опасенія, догадки, соображенія ея стушевывались, исчезали предъ убжденіемъ, предъ этимъ все сильне и сильне охватывавшимъ ее чувствомъ радости: "она узжаетъ, она ухала"…

И чутко, всмъ слухомъ прислушивалась двушка къ гулкому ходу быстро удалявшагося дормеза Солнцевыхъ, за которымъ, скрыпя слегка свжими осями, поспшалъ доморощенный тарантасъ господина Самойленки.

Долго еще сидла она, прислушиваясь — и все еще не вря… что же могло такое случиться, что побудило эту женщину ухать такъ скоро? допрашивала себя Марина — и не находила отвта. Звонъ часовъ въ гостинной донесся до нея сквозь запертую дверь… Она машинально считала за боемъ: разъ, два, три, пять, семь… — Какъ поздно! удивилась она.

Она поднялась, подошла къ своей двери, отщелкнула замокъ, прошла въ гостиную… заглянула въ кабинетъ Іосифа Козьмича, — никого нигд, люди побжали вс на крыльцо господъ провожать и не возвращались, — домъ пустъ, двери въ садъ открыты настежь…

Не шелохнется тамъ, — въ саду; сквозь недвижную листву льются стройно косые лучи солнца; искорками горятъ на стволахъ сосенъ длинныя смоляныя капли; иволга выпваетъ вдали свое тоскливое колнце… Миръ и уединеніе кругомъ, — только воробьи торопливо щебечутъ по липамъ, словно передавая другъ другу только-что выпущенную сплетню.

Марина сошла въ садъ — и глубоко вздохнула; ее въ эту минуту можно было сравнить съ пташкою, только-что попавшею на волю, но у которой сильно еще болятъ крылья отъ спутывавшей ихъ за мигъ предъ этимъ нитки.

Медленно, какъ ходятъ больные, двинулась она по дорожк, улыбаясь, какъ посл долгой разлуки, любимымъ своимъ кленамъ, и со страхомъ, чуть не съ отчаяніемъ противясь наплывавшему противъ воли ея въ ед душу какому-то блаженному, безумному чувству надежды.

Она вышла въ большую аллею, прошла ее всю вдоль, вплоть до балкона, до милаго балкона, остановилась у послдней его ступеньки, — вздохнула — и пошла назадъ, уныло понурясь… На первомъ поворот она машинально повернула вправо…

Въ глазахъ у нея потемнло… чуть не упала она… На деревянной зеленой скамь, въ трехъ шагахъ отъ нея, сидитъ онъ, низко опустивъ голову, съ выраженіемъ какой-то безконечной, безъисходной печали…

Она кинулась къ нему, громко вскликнувъ, и опустилась, безсильная, рядомъ съ нимъ на скамью…

— Что съ вами? что, ради Бога? схватила она его за руку:- вы плакали?

— Я?… Нтъ… отчего вы думаете!… Какъ я радъ васъ видть! смущенно и ласково моргая вками глядлъ онъ на нее, силясь улыбнуться.

— Вы о ней думали… которая сейчасъ ухала?

— Да, отвчалъ застигнутый врасплохъ Завалевскій.

— Вы ее любите? пылко вскрикнула она.

— Не люблю — нтъ! молвилъ онъ качая головой, — изумленный, самъ не понимая, что заставляетъ отвчать его этому странному существу, такъ дерзко своими вопросами врывающемуся къ нему прямо въ душу.

— Не любите, замирающимъ отъ волненія голосомъ повторила она, наклонясь къ нему плечомъ къ плечу и заглядывая ему прямо въ глаза своими сверкавшими глазами:- не любите, — а думали о ней!…

— Да, думалъ… о судьб ея думалъ, прошепталъ Завалевскій.

Марина слегка отодвинулась…

Перейти на страницу:

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза