Читаем Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925 полностью

Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925

Ярило, Ярило, дождь золотой, большое дитя! Оказался европейцем, хорошей, дорогой простоты и изящества. Легкими, сильными руками из заплечного волшебного мешка (на лекции) являл нам чудеса — игрушки. Больше всего понравились мне два его медведя (ваньки-встаньки) и японская музыкальная мелодичная игрушка (цилиндрическая с перезвоном). С такими музыкальными инструментами идут японцы на Фудзияму во время праздника Весны (когда цветут вишни). И коробочка с черепахой, и кормилица с ребенком (кустарная, из дерева), и конь, и птичка, и медведь с дровосеком, и немецкие гуси.

Завтра днем придут к нам волшебные гости — Ярило и его жена. С лекции из Института возвращались поздно вечером, когда было уже совсем темно. Шли по линии железной дороги, над двумя лощинами Сергиева Посада (на горе — Лавра).

Огни. Рука. Голос. Ярило, Ярило, дождь золотой, гром Божий, большое дитя! Слушает лекции Флоренского в ВХУТЕМАСе в Москве об антиперспективе и по высшей математике. Ездит в Сергиево в четверг вечером, а не в пятницу утром, чтобы ехать с Флоренским.

Дал ему Бог дар движения, прекрасную голову, «токи синих детских глаз» и что-то, чего еще никогда не знала. Вдруг ясно почувствовала греческого Пана и поняла, что христианство — это совсем еще не все на свете, разве мыслим Пан в христианстве? Вероятно, мне вообще ближе пантеизм. Я, конечно, не сказала слов, которые всю дорогу как бы наполняли весь темный купол неба над дорогой: «Великий Пан. Великий Пан». И художник он, и скульптор — Ярило, Ярило, дождь золотой, гром Божий, Божья птица, большое дитя…

30 октября

Ночью тщательно убрала дом, свою комнату в Сергиеве. Ночевала у меня Ольга Форш[583], знакомая Варвары Григорьевны, писательница; и ждала к себе на завтра Флоренского. Она оказалась его дальней родственницей по грузинской материнской линии. Наскочила на меня, как хищная птица, лорнетом разрубила гордиевы узлы. Раскритиковала меня в пух и прах, бранила за то, что я не пишу, гублю себя, распыляюсь, «еще не подумала о себе» и так далее. Бранила меня преступной гордыней, и глаза-то у меня смотрят не так, и очень вознегодовала на то, что во мне «часть астрала» Варвары Григорьевны.

Я внимательно слушала ее и еще более внимательно приготовила своей гостье ужин, постель и все, что надо, и готовила дом для торжественного дня — посещения Флоренского, так как в 7 часов утра надо было уехать в Москву, и дом не был бы в порядке. Старалась, чтобы было тихо, быстро и не суетливо, — кругом спали. Она сначала было раздражилась, что я убираю, привожу в порядок книги, но когда я просто сказала — да ведь завтра же Флоренский придет в эту комнату, мне хочется приготовить горницу, она смягчилась и дружелюбно заинтересованно воззрилась огненными черными своими глазами. Она уже седая, старая, но красива от серебра волос, от ярких умных глаз, от живости движений.

Заснула, наконец, и гостья моя, которая, переложив почему-то гнев на милость, улыбнулась вдруг очень хорошо и сказала, что жалеет, что я уеду завтра, она была бы очень рада, если бы я осталась. Я сказала, что еще больше жалею, что я уезжаю от нее, что не могу остаться и что я вообще ее ничуточки не боюсь. Она рассмеялась и совсем похорошела и помолодела. Но вообще-то — это довольно хищная птица. Но это не беда, потому что она талантлива и умна. И необычна сама по себе.

4 ноября. Сергиево

До прихода гостьи, Ольги Дмитриевны Форш, Варвара Федоровна посвятила меня во все тайны и события прошедшей недели. Ольга Форш живет у нас с четверга, все время, пока я была в Москве, 30 октября с 11 до 12 часов дня был Флоренский. Ольга Дмитриевна «оказалась вдруг кузиной Флоренского». «Ментальный роман». Они ездили вместе в Москву. «Все время она была в общении с ним».

Вавочка опрокидывала чугуны с супами и кашами; питалась молоком, яйцами, сыром и колбасой.

Чужой рыжий котенок, который привязался к Ольге Дмитриевне, испортил три чистых одеяла и устроил себе уборную под кроватью Ольги Дмитриевны. Этот же котенок съел живого мышонка на кровати слепой Варвары Федоровны.

Когда пришла Ольга Дмитриевна, я попросила у нее ее рассказы, какие у нее есть с собою. На ночь. Прочла.

Вавочке я посоветовала сию же минуту заболеть, слечь в своей комнате. Она очень обрадовалась и пошла веселыми ногами к себе. Я принесла ей ужин, чай, выслушала «отчет о неделе здесь» и рассказала о своей неделе в Москве. Вавочка с удивлением сказала: «Я как-то не замечала, как незаметно и не суетливо и как много приходится тебе работать в доме с устроением обедов, чаев, завтраков и ужинов, и топкой печей, и с водой, и с самоварами. Как много времени отнимает все это — это ужасно. Я очень чувствовала твое отсутствие, особенно при наличии гостьи Ольги Дмитриевны. Как я устала, как устала».