Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925

Хорошо было мне ехать на трамвае и в поезде домой. Шла к санаторию через лес и поле с доктором Поленским, нашим главным врачом, бедным нашим герцогом (так его зовут медсестры). Умный, культурный человек, самоотверженный, одержимый работой, счастливый в семье. Но как замкнуто официально держится он со всей большой армией сотрудников санатория. Со мной был внимателен и любезен, но даже его хороший отзыв о моей работе с детьми и «необычном образе жизни» (он знает обо мне больше, чем я думала, и с хорошей стороны, вероятно, от Панны Алексеевны), немножко подсушил и подморозил меня. Спросил о книгах санаторской библиотеки, я сказала, что давно уже выпила ее всю до дна, как пьяница, там много встретила своих давних друзей, но мои живые друзья в Москве заботятся о книгах для меня, и в них у меня нет недостатка. «Панна Алексеевна питается вашими книгами».

Вечером, освещенный всеми своими окнами, стеклянными верандами, балконами-фонарями, башней с часами, колонами фасада, мраморными светящимися чашами-лампами на цепях над входом, весь дом этот кажется волшебным замком из «Аленького цветочка» — на поляне в лесу. Но не пришло в голову обратить его внимание на красоту дома и на его сказочность, Генрих Артурович видел весь этот дом с его огнями, светом, красотой среди леса, но, взглянув на часы, сказал: «Через 10 минут погасят все огни, кроме столовой и окон жилых комнат». И я поняла, что он был бы очень недоволен, если бы огни погасли не через 10, а через 12–15 минут или раньше, чем через 10 минут. Вероятно, в семье и в обществе своих друзей он не такой — немножко слишком официальный, не хочется сказать «человек в футляре». Может быть, ему трудно держать в руках все это бабье царство, а чтобы держать крепче — надо соблюдать какую-то дистанцию, и это, по-видимому, правильно. Сам он, несомненно, доброкачественный, вполне порядочный человек. И ему, вероятно, трудно иметь дело с людьми явно недобросовестными.

Вошла в дом через белую светлую лестницу главного входа. Сестра Раиса Алексеевна быстро сказала мне: «Вас долго ждал ваш знакомый, и он уходит сейчас по той (другой) лестнице к подъезду».

Я подошла к верхней площадке «той» лестницы и увидела Иоанна. Он очень быстро поднялся ко мне и остался у меня. Соседка, милая сестра Надежда Матвеевна, предложила мне свою комнату, чтобы я могла устроить на ночь у себя своего гостя. А сама она ушла ночевать к кому-то из сестер. Досадно было, когда погасили свет, а у меня не оказалось свечей и пришлось разойтись по комнатам раньше, чем было бы можно. Ивану Семеновичу очень не хотелось расставаться «так рано». (Было совсем не рано, а поздно, но ему казалось, что рано.)

Театру Петрушек Ефимовых предложено играть в студии Художественного театра. Он участвует в конкурсе памятника Островскому (памятник будет стоять возле Малого Театра)[633].

Об «Ольге» П<авла> А<лександровича> Флоренского (значении имени).

Был в Сергиевом Посаде. Ему казалось, что там все дороги, холмы, леса и все деревья удивлялись, что меня там нет. И опять он чувствовал себя собакой, потерявшей след, и не удавалась ни одна прогулка. Был он еще в Останкине. И тоже как-то показалось, что и в Останкине «все не то и все не так».

Получила ли я письма — его и Нины? Нет. А ведь он приехал ко мне еще вчера. Приехал на вокзал утром. Утренний поезд отменили. Вернулся на вокзал к часовому поезду — опять неудача, — опоздал на 2 минуты. Заупрямился и приехал ко мне с четырехчасовым (вчера). «Тут у вас очень приветливые сотрудницы и соседки». Панна Алексеевна напоила его чаем. Анна Иосифовна со свечой помогла ему найти штепсель в моей комнате. И все были очень внимательны к нему.

2 ноября

Первый снег!

Ранним утром до работы мы были в парке, над прудами, на поляне. Ходили по первому, еще никем не тронутому снегу. Он, как нарочно, для моего гостя разостлался чудесным ковром. Ветка березы потянулась к нам с пушистой пригоршней снежных звезд. Мы приняли их одним дыханием. И снег на зеленой траве приняли как подарок по своему адресу. Можжевельник колючий и душистый трудно было срезать, но Иоанн острым перочинным ножом срезал его, и он наполнил всю мою комнату своей красотой и запахом.

Потом я пошла на работу, а Иоанн в лес и в поля до часа. После обеда — у меня в комнате. Уехал в четыре часа, а я — на работу. Успел рассказать мне об этом месяце своей жизни и «обо всем на свете», обо всем нарочно запоминал, чтобы рассказать мне, и даже кое-что записал, чтобы не забыть, не пропустить ничего. Потом жадно, подробно до мелочей пожелал знать, а как у меня прошел этот месяц. Я сказала — событий почти не было — работа, отдых, сон, книга, прогулки, поездки в Москву, письма. А о чем и что именно и как думалось? Помнилось? Казалось? Вспоминали ли? И что именно? И как? И т. д.