Читаем Марина Цветаева — Борис Бессарабов. Хроника 1921 года в документах. Дневники Ольги Бессарабовой. 1916—1925 полностью

Но как же неправильна жизнь, что вот тут же, в этой же Москве, оказывается гораздо больше, чем этих отобранных элоев, гораздо больше совсем непохожих на элоев — тоже люди! Может быть, более люди, чем так понравившиеся мне привлекательные хорошенькие девушки и женщины — цветы, бабочки, пчелки, а иногда и зеленые шпанские, а то, может быть, и просто навозные, далеко не безвредные, мухи и моль, и прожорливые стрекозы (крылья у них, что и говорить — красивые), жуки, трутни, шмели и всяких пород добродушные, милые, домашние животные и люди, папаши и мамаши. Среди них и крупные и мелкие хищники, отполированные драгоценные и бутафорские камни и вещички декоративные.

Когда я на работе (во Всероссийском Земском Союзе, в отделе Архива и Библиотеки) рассказала обо всем этом Лоллию Ивановичу Львову, он заинтересовался и заискрился, слушая. Сказал, что я очень интересно рассказываю — образно и талантливо. И сказал мне серьезно, что, стоя в этой толпе более двух часов, я участвовала в демонстрации (кого-то против кого-то) — это я уже не запомнила и сразу соскучилась.

— Хотят, чтобы не было Временного правительства: — он.

— Хотят настоящего? Ну и пусть будет не временное, а настоящее, какое нужно правительство.

— Так-то так. Да какое правительство «настоящее?» Вот в чем вопрос.

— А пусть вот эти самые люди и устроят, и выберут, и дадут, и позовут сами тех, кому они доверяют, у кого больше воли, ума, силы и справедливости. Много будут ошибаться и много портить? Что же делать, если предыдущие поколения не сумели устроить жизнь.

Лоллий Иванович смеялся, что я большевичка. Я попросила его рассказать про большевиков, он рассказал.

— А можно спросить у вас: вы кто, если говорить по партийной классификации, или как это?

— Я — кадет.

— Теперь расскажите про кадетство (он рассказал).

— Жаль.

— Что жаль? Что я — кадет?

— Нет, вы очень хороший кадет, даже слишком хороший. Я жалею, что тут же или где-нибудь и не сейчас, а среди знакомых нет у меня такого же умного, грамотного, то есть я хотела сказать, культурного, да еще такого же обаятельного большевика. Ведь вы хоть и говорили «объективно», но говорили о кадетах и о кадетстве как кадет, хотя вы и Лоллий Иванович, а о большевиках и о большевизме я хотела бы услышать с их точки зрения.

Он назвал было мне какие-то книги.

— О, нет, я не хочу читать, мне трудно, не хочется, скучно читать, я еще не умею сама думать об этих вещах. Может быть, если бы я выслушала хорошего, такого же хорошего большевика, как вы — кадет, может быть, я и выбрала бы ту или другую правду. Ах, не нравится мне все это, уж очень далеко от жизни выросли все мои знакомые девушки, мои подруги, друзья, сама я — девушка из народа, но живу в стране элоев, не совсем людей — морлоков не знаю, а людей мало знаю. Элои?

Лоллий Иванович задумался:

— Это суровая оценка, но есть и люди здесь, Ольга Александровна. Замечательные люди.

— И вы элой, Лоллий Иванович. Вас я даже побоялась бы увидеть среди этой толпы с плакатами «Долой войну».

— Почему?

— Даже вопроса быть не может, почему — это ясно и верно.

— А вы не боялись?

— Нет, я даже не подумала, что они меня заметили — я просто девушка.


Тезисы моего реферата «О молчании» в «Кружке Радости»:

Царство Молчания Эдгара По;

Молчание Метерлинка;

Молчание Леонида Андреева;

Моя сказка о Молчании;

Молчание — промежуток, небытие, остановка;

Жизнь побеждает Молчание;

В жизни безмолвствует все, что перенасыщено жизнью; Экстаз радости, горя, скорби в зените своем — молчит; Молчание лечит, успокаивает, возрождает, творит, живет; Если бы убить Молчание — жизнь стала бы невыносима; Молчание — лучшая страна для счастливых и единственная — для скорбных, разбитых, усталых, поверженных;

О высоте взлета и глубине падения;

Понятие о высоком и прекрасном, о низком, подлом; А где царство Молчания? И там и здесь — потому что зенит и глубина Молчания в двух началах: в Добре и в Зле[288].


Доклад мой вышел живой, по живости участия всех, кто был, видно было, что все темы, затронутые мной «дошли» до всех и всколыхнули в каждой их мысли, воспоминания и ощущения, и представления. Жаль, что тогда я не успела записать тот вечер. Теперь не хочу писать издали, чтобы не спутать и не ошибиться. Мне удалось втянуть в воспоминания о Молчании, важном и значительном в жизни, и почти все рассказали интересные моменты.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Третий звонок
Третий звонок

В этой книге Михаил Козаков рассказывает о крутом повороте судьбы – своем переезде в Тель-Авив, о работе и жизни там, о возвращении в Россию…Израиль подарил незабываемый творческий опыт – играть на сцене и ставить спектакли на иврите. Там же актер преподавал в театральной студии Нисона Натива, создал «Русскую антрепризу Михаила Козакова» и, конечно, вел дневники.«Работа – это лекарство от всех бед. Я отдыхать не очень умею, не знаю, как это делается, но я сам выбрал себе такой путь». Когда он вернулся на родину, сбылись мечты сыграть шекспировских Шейлока и Лира, снять новые телефильмы, поставить театральные и музыкально-поэтические спектакли.Книга «Третий звонок» не подведение итогов: «После третьего звонка для меня начинается момент истины: я выхожу на сцену…»В 2011 году Михаила Козакова не стало. Но его размышления и воспоминания всегда будут жить на страницах автобиографической книги.

Карина Саркисьянц , Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Театр / Психология / Образование и наука / Документальное
След в океане
След в океане

Имя Александра Городницкого хорошо известно не только любителям поэзии и авторской песни, но и ученым, связанным с океанологией. В своей новой книге, автор рассказывает о детстве и юности, о том, как рождались песни, о научных экспедициях в Арктику и различные районы Мирового океана, о своих друзьях — писателях, поэтах, геологах, ученых.Это не просто мемуары — скорее, философско-лирический взгляд на мир и эпоху, попытка осмыслить недавнее прошлое, рассказать о людях, с которыми сталкивала судьба. А рассказчик Александр Городницкий великолепный, его неожиданный юмор, легкая ирония, умение подмечать детали, тонкое поэтическое восприятие окружающего делают «маленькое чудо»: мы как бы переносимся то на палубу «Крузенштерна», то на поляну Грушинского фестиваля авторской песни, оказываемся в одной компании с Юрием Визбором или Владимиром Высоцким, Натаном Эйдельманом или Давидом Самойловым.Пересказать книгу нельзя — прочитайте ее сами, и перед вами совершенно по-новому откроется человек, чьи песни знакомы с детства.Книга иллюстрирована фотографиями.

Александр Моисеевич Городницкий

Биографии и Мемуары / Документальное