Мармион

День целый длится переход.
Монах ущельем их ведет,
Где, пробегая меж камней,
В березках прячется ручей...

Мы ехали медленно. Останавливались часто. Пейзаж казался сразу и суровым, и красочно теплым.

Глухарь над вереском взлетал,
Лань выбегала из-за скал...

Ланей нам не попалось, они редко перебегают дорогу, когда слышат машины, а вот глухарей и куропаток и теперь полно на Ламмермурских холмах... Темно-зеленые склоны в лиловых пятнах вереска, а порой — наоборот: склон весь лиловый с зелеными пятнами, местами светлей, местами темней. Рыжая глина обрывов и зелень — чем ближе к воде, тем ярче. Ручей или речушка с небольшими перекатами, словно белая, зыбкая кривая полоса пены перегородила течение. И радужные искры мелькали в вечерних лучах — это форельки прыгали с переката, чтоб о камни не ободраться, и на миг, словно летучие рыбки, оказывались в воздухе.

Вот этой долиной и ехал Мармион в Гиффорд, где он, как сказано в поэме, услышал во время ужина в харчевне звон колокола. Однако, как мне кажется, расстояние от Святого Острова, где в тот час и верно звонил заупокойный колокол, до Гиффорда не позволяет услышать звон даже при благоприятном юго-восточном ветре. Это расстояние по прямой — более 70 километров! Кроме того, при обилии монастырей, аббатств и просто церквей поблизости далекий звон линдисфарнского колокола едва ли можно было распознать...

Не странно ль, что пока ты пел,
Как будто колокол звенел?
Как будто бы в монастыре
Звонят по умершей сестре, —

говорит Мармион своему пажу. Пожалуй, звон этот был, скорее, звоном совести в ушах рыцаря, чем реальным звуком — к тому же никто из стрелков его и не слыхал.

Но перенесемся на тот самый Святой Остров, где Мармион (еще до всех событий, описанных в поэме) оставил Констанс Беверли; на тот самый Остров, в аббатство Линдисфарн, где, по описанию поэта, и находилось жуткое подземелье, в котором осудили и замуровали заживо беглую монахиню. Остров хоть и лежит на значительном расстоянии от нортумбрийского берега, при отливе доступен для пешехода.

Пройти на остров странник мог,
Не замочив обутых ног,
И волны дважды в день смывали
С песка глубокий след сандалий.

Вот только следы глубокими тут быть не могут — песок белый, так плотно слежавшийся, что даже собачьи следы едва отпечатываются. Из пяти километров дороги, после спуска с невысокого берега, примерно только два в наше время затопляются. На этой затапливаемой части стоят на сваях две или три будки, в которых люди, застигнутые приливом, могут переждать. Правда, машина, брошенная на дороге и залитая приливом по самую крышу, а в ином месте и куда глубже, едва ли повезла бы незадачливого водителя, дождавшегося отлива в этом гнезде на столбиках...

Когда мы подъехали к спуску с берега, в расписании на столбе значилось, что через полчаса проезд на Остров — и главное обратно! — станет невозможен. Несколько машин — видимо, туристы — остались ждать на берегу, явно они не хотели провести целых шесть часов на Острове. Какой-то «Воксхолл», однако, поехал. Мы тоже, поскольку все равно намеревались пробыть в Линдисфарне до вечера.

В первую свою поездку я там побывал, но пробыл часа полтора: единственный на Острове хозяин такси — он же пекарь и владелец булочной — опасался оставить без хлеба всю деревню, если застрянет на материке (вот написал и засомневался: а можно ли Англию назвать материком? Ну, по сравнению с Линдисфарном, наверное, да...)

Весь Святой Остров — два на два с половиной километра, если не считать шестикилометровой косы, в бурную погоду заливаемой в узком месте. В первую поездку я видел с берега, как белые валы, словно стада овец, перебегали эту косу, поросшую бледной длинной осокой...

Приливы в Северном море вообще очень быстрые и высокие. Как и в Ламанше. На этот раз море было тихим. Прилив покрыл дорогу и пески примерно минут через двадцать после того, как мы поднялись на невысокий берег Острова, въехав прямо в деревню, на краю которой и стоят руины древнего аббатства.