Мартовскіе дни 1917 года

Как ни расцнивать роль революціонных партійных организацій в стихійно нароставших событіях в связи с расширявшейся забастовкой, массовыми уличными выступленіями и обнаруживавшимся настроеніем запасных воинских частей[13], все же остается несомннным, что до перваго офиціальнаго дня революціи "никто не думал о такой близкой, возможной революціи" (восп. раб. больш. Каюрова). "То, что началось в Питер 23 февраля, почти никто не принял за начало революціи,—вспоминает Суханов: "казалось, что движеніе, возникшее в этот день, мало чм отличалось от движенія в предыдущее мсяцы. Такіе безпорядки проходили перед глазами современников многіе десятки раз". мало того, в момент, когда обнаружилось колебаніе в войсках, когда агенты охраны докладывали, что масса "посл двух дней безпрепятственнаго хожденія по улицам уврилась в мысли, что "началась революція", и "власть безсильна подавить движеніе , что, если войска перейдут "на сторону пролетаріата, тогда ничто не спасет от революціоннаго переворота", — тогда именно под вліяніем кровавых уличных эпизодов, имвших мсто 26-го, в большевицком подполь был поднят вопрос о прекращеніи забастовок и демонстрацій. В свою очередь Керенскій в книг "Experiences" вспоминает, что вечером 26-го у него собралось "информаціонное бюро" соціалистических партій — это отнюдь не был центр дйствія, а лишь обмн мнніями "за чашкой чая". Представитель большевиков Юренев категорически заявил, что нт и не будет никакой революціи, что движеніе в войсках сходит на нт, и надо готовиться на долгій період реакціи... Слова Юренева (их приводил раньше Станкевич в воспоминаніях) были сказаны в отвт на указаніе хозяина квартиры, что необходимо приготовиться к важным событіям, так как мы вступили в революцію. Были ли такія предчувствія у Керенскаго? В другой своей книг, изданной в том же 36-ом году, он по иному опредлял положеніе: даже 26 февраля, — пишет он в «La Verit'e », никто не ждал революціи и не думал о республик. Соратник Керенскаго по партіи, участник того же инф. бюро, Зензинов в воспоминаніях, набросанных еще в первые дни революціи ("Дло Народа" 15 марта), подтверждал второе, а не первое заключеніе Керенскаго: он писал, что "революція ударила, как гром с неба, и застала врасплох не только правительство, но и Думу и существующія общественныя организаціи. Она явилась великой и радостной неожиданностью и для нас революціонеров". Упоминал об информаціонных собраніях тх дней, на которых присутствовали представители всх существовавших в Петербург революціонных теченій и организацій, он говорил, что событія разсматривались, как нчто "обычное" — "никто не предчувствовал в этом движеніи вянія грядущей революціи". Не показательно ли, что в упомянутой прокламаціи, изданной Междурайонным Комитетом 27 февраля, рабочая масса призывалась к организацій "всеобщей политической стачки протеста" против "безсмысленнаго", "чудовищнаго" преступленія, совершившагося наканун, когда "Царь свинцом накормил поднявшихся на борьбу голодных людей", и когда в "безсильной злоб сжимались наши кулаки", — здсь не было призыва к вооруженному возстанію. Также, очевидно, надо понимать и заявленіе представителя рабочих, большевика Самодурова, в засданіи Городской Думы 25 февраля требовавшаго не "заплат", а совершеннаго уничтоженія режима.

3.Спор о власти.

Обстановка первых двух дней революціи (она будет обрисована в послдующих главах), обнаруживавшая несомннную организаціонную слабость центров[14], которые вынуждены были пасовать перед стихіей, отнюдь не могла еще внушить демократіи непоколебимую увренность в то, что "разгром был немыслим". Пшехонов вспоминал, что "на другой день посл революціи", при повышенном и ликующем настроеніи '"не только отдльных людей, но и большія группы вдруг охватывал пароксизм сомнній, тревоги и страха". О "страшном конц" говорил временами и Керенскій, как свидтельствует Суханов; пессимизм Скобелева отмчает Милюков, проводившій с ним на одном стол первую ночь в Таврическом дворц, о своей паник разсказывает сам Станкевич; Чхеидзе был в настроеніи, что "все пропало" и спасти может только "чудо!" — утверждает Шульгин. О том, что Чхеидзе был "страшно напуган" солдатским возстаніем, засвидтельствовал и Милюков. Завадскій разсказывает о сомнніях в благополучном исход революціи, возникших у Горькаго, когда ему пришлось наблюдать "панику" в Таврическом дворц 28-го, но еще большая неувренность у него была в побд революціи за предлами Петербурга. Противорчія эти были жизненны и неизбжны.