Мартовскіе дни 1917 года

Могла ли общественная эмоція, искусственно нсколько взвинченная, направить патріотизм масс в сторону внутренней перелицовки войны — сдлать ея сущность "совсм другой"? Могла ли война, "затянная царем", и полученная "революціей" в наслдіе от стараго режима, превратиться в войну "революціонную", т. е., в соотвтствіи с завтами ХVШ вка, на солдатских штыках нести в другія страны идеи освобожденія? Как будто бы, в мартовскіе дни такая мысль никого не вдохновляла — такіе мотивы, пожалуй, зазвучали поздне в нкоторых рчах Керенскаго[387]. Но эта мысль высказывается в исторической работ одного из главных дятелей революціи, правда, в март находившагося еще в эмиграціи и непосредственных ощущеній от начала революціи не имвшаго. По мннію Чернова, "измнить лик войны" можно было бы "попытаться", если бы поперек дороги этой попытки не стоял тот факт, что к моменту революціи "военная энергія арміи была уже как бы пулею на излет, безсильно отскакивающей от груди непріятеля". Тот же автор исторіи "рожденія революціонной Россіи" очень отчетливо показал всю рискованность историческаго метода "маскараднаго офранцуживанія русской революціи": там война родилась из революціи, и в силу этого первая же война новой Франціи против наступающей монархической коалиціи приняла "естественно и спонтанейно характер революціонных войн". Использовать патріотизм в таких цлях в Россіи без сильнаго толчка извн было невозможно: едва ли ошибалось петербургское охранное отдленіе, когда и записк конца 16 г., характеризуя основное настроеніе масс, писало: "вс ждут не дождутся, когда кончится эта проклятая война". Может быть, именно поэтому так трудно было отыскать "правду" в подлинном настроеніи солдат, когда дло касалось наступленія: "правды не сыщешь", — записал Селивачев 19 го марта.

4. Фатальная недоговоренность.