Мартовскіе дни 1917 года

Возможен ли был договор по существу при вншне діаметрально противоположных точках зрнія? Не должен ли был трезвый ум во имя необходимая компромисса заране отвергнуть утопіи? Как ни субъективен будет отвт на вопрос, который может носить лишь предположительный характер, подождем с этим отвтом до тх пор, пока перед нами не пройдет фильмовая лента фактов, завершивших собой событія ршающей ночи. В них, быть может, найдем мы прямое указаніе на то, что в тогдашней обстановк не было презумпціи, предуказывающей невозможность фактическаго соглашенія. Можно констатировать один несомннный факт: вопрос, который представлялся кардинальным для хода революціи, не был в центр вниманія современников. Объяснить это странное явленіе макіавелистической тактикой, которую примняли об договаривающаяся стороны, желая как бы сознательно обмануть друг друга — так вытекает из повствованія мемуаристов — едва ли возможно... Наложили свой отпечаток на переговоры ненормальный условія, в которых они происходили... Никто не оказался подготовленным к революціи — во всяком случа в тх формах, в которых она произошла. Вс вопросы пришлось таким образом разршать ex abrupto в обстановк чрезвычайной умственной и физической переутомленности, когда лишь "нсколько человк", по выраженію Шульгина "в этом ужасном сумбур думали об основных линіях". Но и эти "нсколько человк" отнюдь не могли спокойно проанализировать то, что происходило, и больше плыли по теченію. Вдуматься в событія им было нкогда. Вдь с перваго дня революціи общественных дятелей охватил какой-то по истин психоз говоренія: "только лнивый не говорил тогда перед Думой" (Карабчевскій). Автор одного из первых историко-психологических очерков русской революціи, озаглавленнаго "Русскій опыт", Рысс писал, что будущій историк первый фазис революціи будет принужден назвать "періодом рчей". Керенскій вспоминает, какое величайшее удовлетвореніе доставляла ему возможность произносить слова о свобод освобождающемуся народу. Вроятно, не один Керенскій — оратор по призванію и профессіи — испытывал такое ощущеніе потребности высказаться[48]. И только впослдствіи начинало казаться, что длали они это поневол, чтобы "потоком красивых слов погасить огонь возбужденія или наоборот пожаром слов поднять возбужденіе". По выраженію американскаго наблюдателя инж. Рута, прибывшаго в Россію с желзнодорожной миссіей, Россія превратилась в націю из 180 милліонов ораторов. Этого психоза далеко не чужд был и тот, кто по общему признанію доминировал в рядах "цензовой общественности" и был вдохновителем политической линіи Временнаго Комитета. Сам Милюков охотно воспользовался антитезой біографа кн. Львова, противопоставившаго в революціи "чувство" Керенскаго "уму" Милюкова. Приходится, однако, признать, что синтетическій ум Милюкова не сыграл в ршающую ночь должной роли и не только потому, что Милюков, как записывала та же Гиппіус, органически не мог понять революціи.

Отрицательные результаты недоговоренности сказались очень скоро. В ближайшіе же дни неопредленность в вопрос об юридическом завершеніи революціи, о формах временной правительственной власти и о метод дйствія согласившихся сторон создала трудное положеніе. Это роковым образом прежде всего сказалось на судьбах отрекшагося от престола монарха.

ГЛАВА ВТОРАЯ. В ПОИСКАХ КОМПРОМИССА

I. Не состоявшаяся поздка Родзянко.

В предварительных ночных переговорах представители думскаго комитета отвергли непредршенческую формулу ршенія вопроса о государственной власти, предложенную делегатами Совта,— отвергли потому, что Врем. Ком., по словам Милюкова, уж предпринимал мры к замн Николая II Михаилом. К сожалнію, Милюков сам не разсказал, какіе были сдланы в этом отношеніи конкретные шаги, и потому остается неизвстным, что именно имл в виду здсь историк-мемуарист. Представители революціонной демократіи, как пытаются утверждать мемуаристы и историки лваго сектора нашей общественности, вообще не интересовались в это время Царем и династіей, "не придавал всей этой политической возн никакого значенія" (Чернов). До такой степени все "само собой разумлось", вплоть до "низложенія Николая II", что в "эти дни, — вспоминает Суханов, — никто из нас не заботился о практическом и формальном осуществленіи этого "акта": никакія усилія, никакая дипломатія, никакія козни "праваго крыла" тут ничего не могли измнить ни на іоту".