Мартовскіе дни 1917 года

Роль, сыгранную Керенским в февральском переворот, довольно образно охарактеризовал еще в первые мартовскіе дни в Московском Комитет общественных организацій видный представитель партіи к. д. Кишкина: "Я только что вернулся из Петрограда — сказал назначенный правительственным комиссаром Кишкин — и могу засвидтельствоватъ, что если бы не Керенскій, то не было бы того, что мы имем. Золотыми буквами будет написано его имя на скрижалях Исторіи". При организаціи власти органически нельзя было устранить того, кто воплощал в себ как бы весь пафос первых революціонных дней, и чье имя производила "магическое впечатлніе" на толпу. Керенскій сдлался "романтическим героем революціи" — ея "любовью". Сам Керенскій разсказывает во французском текст воспоминаній, что ему позжее стало извстно, что нкоторые члены намтившагося правительства соглашались вступить в его состав только при условіи включенія и Керенскаго.

Керенскій колебался. Его вхожденіе в правительство означало конфликт с Исп. Ком. и возможный уход из Совта. Вс друзья разсказывает он — убждали его покончить с Совтом и войти в кабинет. То же, в сущности, рекомендовали и члены Совта, с которыми в "частном порядк" вел переговоры Керенскій в утренніе часы второго марта. Они, по словам Шляпникова, даже "уговаривали" Керенскаго вступить в правительство за свою личную отвтственность. — Шляпников присутствовал при бесд Керенскаго со Стекловым, который доказывал, что Керенскій, не связанный партійным ршеніем, может в правительство вступить. "Совтскій Макіавелли" — Суханов, заставшій аналогичную бесду Керенскаго с Соколовым, не так был опредленен и дал двугранный отвт, когда его мнніе спросил Керенскій. Свой отвт в записках он формулирует так: "ни в Исп. Ком., ни в Совт эти вопросы ещё не ставились (это, как мы видли, неврно), и говорить об этом было преждевременно. Но мое личное отношеніе к этому длу я высказал Керенскому. Я сказал, что я являюсь ршительным противником, как принятія власти совтской демократіей, так и образованія коалиціоннаго правительства. Я не считаю возможным и офиціальное представительство соціалистической демократіи в цензовом министерств. Заложник Совта в буржуазно-имперіалистическом кабинет связал бы руки демократіи. Вступленіе Керенскаго в кабинет Милюкова в качеств представителя революціонной демократіи совершенно невозможно... Но... индивидуальное вступленіе Керенскаго... в революціонный кабинет я считал бы объективно небезполезным... Это придало бы всякому кабинету большую устойчивость перед лицом стихійно ползущих влво масс"... "Керенскаго не мог удовлетворить такой отвт"' — замчает резонирующій мемуарист: "Ему явно хотлось быть министром. Но ему нужно было быть посланником демократіи и офиціально представлять ее в первом правительств революціи". Как видна из воспоминаній самого Керенскаго, позиція индивидуальнаго вхожденія в министерство, дйствительно, его не удовлетворяла, он считал такое ршеніе политически невозможным, ибо предвидл огромную опасность, которая угрожала в том случа, если революціоныя массы будут предоставлены случайному руководству Совта, не имя офиціальнаго своего представителя во временном правительств. Допустить это Керенскій не мог (« Je ne pouvais le permettre» — нсколько претенціозно выражается он во французском текст). Такое временное правительство было бы заране обречено. В то же время Керенскій, по его словам, сознавал невозможность переубдить совтских лидеров и повліять на измненіе их позиціи. Надо признать, что нт никаких намеков на то, что Керенскій пытался воздйствовать на измненіе лишь намчавшейся перваго марта тактики. Почва для его иниціативы и для его выступленія была подходящая, но в ночь с перваго на второе марта он в идеологических спорах участія не принимал; не оказал вліянія представитель демократіи и при подбор кандидатов в будущее революціонное правительство.