Маруся Климова

было бы охарактеризовать как «умных» и даже «очень умных». Все они, начиная

с Белого и Вячеслава Иванова, выглядят куда умнее того же Блока. Но вот это

меня больше всего и убивает. Убивает настолько, что в какие-то мгновения я

уже, кажется, совсем перестаю понимать, почему Ницше так много внимания

уделял разоблачению морали – по-моему, ни добро, ни так называемая

«духовность», ни, тем более, религия уже давно ничего не скрывают. Тут, в

сущности, и разоблачать-то особенно нечего! Все очевидно и лежит на

поверхности! По-своему это даже трогательно, когда человек всем сердцем

90

тянется к добру и Богу – на это, по-моему, невозможно смотреть без умиления!

Ведь на этом сегодня много не заработаешь.

А вот за всей этой бессвязной многозначительностью, размазанной

беспредметностью, произвольно выхваченными из контекста умными словами, цитатами и именами, короче говоря, за всей этой бесформенной кашей, в

которую превратилась теперь культура, уже давно ничего не скрывается, кроме

корыстных и подлых человеческих интересов. Никакой другой тайны! Искреннее

умопомрачение Белого осталась в далеком прошлом, однако открытый им метод

писатели усвоили очень хорошо. Белый научил писателей наводить тень на

плетень!

Можно даже сказать, что я ненавижу этот ханжеский «элитарный ум»

гораздо больше, чем Ницше -- бюргерскую мораль. Элитарность – это очередное

утешение слабых, в которой лично я не чувствую абсолютно никакой

потребности: мне не нужна эта тонкая стеклянная оболочка, изолирующая меня

от внешнего мира. Пусть меня хотя бы в тысячу раз реже, чем Пугачеву, показывают по телевизору, и я буду в тысячу раз популярнее ее! Я не желаю

вступать с ней ни в какой тайный сговор и делить сферы влияния! Если сегодня и

возможна какая-нибудь настоящая культура, то она должна быть по ту сторону

ума! Подальше ото всех этих многозначительных туманных фраз и отсылок!

В свое время писатели Серебряного века, вдохновленные примером Ницше, вступили в героическую борьбу с моралью. И я думаю, что, отказавшись от

морали, человек, действительно, приближается к собственной сущности, очищается от чего-то надуманного и противоестественного. Но все это, увы, длилось недолго. Все героические попытки искусства Art Nouveau закончились

крахом, из-за странной тяги человека к симметрии. Я никогда не могла понять, почему после написания эффектного и выразительного романа «Там внизу»

Гюисмансу обязательно нужно было сочинять «В пути» и «Там вверху» – книги, которые я так никогда и не смогла осилить. Нечто подобное произошло и с

Сологубом: после «Мелкого беса» ему зачем-то потребовалась абсолютно

нечитабельная «Творимая легенда»… Я почти уверена, что вовсе не безумие или

же религиозное раскаяние побудили Гоголя бросить в огонь второй том

«Мертвых душ», а врожденное эстетическое чувство, свойственное ему, –

наверняка, это был какой-нибудь очень нравоучительный том, опять-таки в

противоположность первому. Наверное, и самому Ницше только безумие

помешало создать под конец жизни нечто в высшей степени нравственное и

морализаторское…

А все умное, по моему глубокому убеждению, замутняет сущность

человеческой жизни еще сильнее, чем мораль. Однако, понимая это, я сама тоже

чувствую иногда очень сильное искушение написать что-нибудь в высшей

степени умное и интеллектуальное. Наверное тоже, чтобы оправдаться, хотя я

толком даже и не знаю, перед кем… Не знаю, удастся ли мне удержаться по ту

сторону ума и глупости, на этой сверхчеловеческой высоте?!

Сологуб одно время, кстати, сильно занимал мое воображение. Я случайно

обнаружила его роман в библиотеке города Шепетовки, где проводила свои

очередные каникулы. Мне тогда вообще было нечего делать, и я целыми днями

читала книги: садилась на диван и читала, читала – заканчивала одну книгу и тут

же начинала другую. От этого содержание одной книги часто сливалось у меня с

другой, и потом уже я не могла точно вспомнить ни героев, ни сюжета. Одно

могу сказать: когда я читала, то погружалась в крайне приятное состояние, близкое к эйфории, переставая замечать окружающую действительность и

91

целиком переселяясь в мир грез, живя одной жизнью с персонажами этих книг.

Даже повесть Арсения Рутько «Детство на Волге» про детство Володи Ульянова

и тем более книги Анатолия Рыбакова - «Кортик» и «Бронзовая птица» -

действовали на меня подобным образом. И вдруг мне попался «Мелкий бес»…

Все, что описывалось в «Мелком бесе», больше всего поразило меня своей

реалистичностью: содержание было как будто списано с натуры. В городе