Маруся Климова

стенке, однако испугал только американцев, которые отказали ему во въездной

визе. Когда же Сартр сочинил о нем огромный том, Жене впал в глубокий

многолетний транс и едва вовсе не бросил писать -- я его очень хорошо

понимаю…. Блока, мне кажется, подвела его немецкая педантичность: он сам все

разложил по полочкам, все свои идеи и черновики, ничего почти не осталось… А

вот Кузмин поступил гораздо хитрее: оставил после себя плохо освещенную

неприбранную комнату, в которой разбросано много всяких вещей, вещичек и

ничего не значащих безделушек. Исследователь, случайно забредший в этот

полутемный будуар поэзии Кузмина, посидит, поперебирает разные предметы, попробует их аккуратно сложить на стул, но вдруг у стула отваливается заранее

подпиленная ножка, и все опять рушится на пол, мешается в кучу. Одного

исследователя сменяет другой, затем – третий… В общем, работы хватает всем, все довольны, и от Кузмина почти ничего не убывает… Правда и за Кузмина, мне кажется, в последнее время взялись всерьез!

Что же делать? Как спастись от надоедливых литературоведов? Воровать, не

мыться, замочить собственную жену, любовницу, носить затвердевшие от грязи

брюки, встречаться с Арафатом, восхищаться подвигами Че Гевары, сочувствовать судьбе несчастного Чаушеску, совершать паломничество на

могилу Рудольфа Гесса, выколоть на своей груди портрет Пол Пота!? По-моему, исторический опыт совершенно ясно свидетельствует, что все это бесполезно.

Селин своими злоключениями, стоившими ему, между прочим, очень недешево, добился только того, что в Париже нет теперь ни одной мемориальной доски, посвященной его памяти, да еще его вдова лишилась налоговых льгот на дом в

Медоне, который мог бы быть объявлен «домом-музеем». Увы!.. А количество

литературоведов, занимающихся сегодня во всем мире творчеством Селина, меня

просто поражает. Думаю, что даже если поэты стали бы красить в черный цвет

свои лица, а перед публичными выступлениями, стоя на сцене перед зрителями, 93

перекусывали живую лягушку, как это делают отечественные десантники во

время образцово-показательных учений, особенно в присутствии

международных наблюдателей... Нет, думаю, даже это не помогло бы поэтам

отпугнуть литературоведов. К тому же, по моим наблюдениям, далеко не все из

поэтов осознают серьезность грозящей им опасности…

И должна признаться, что в своей жизни я, пожалуй, не встречала поэта, который выглядел бы по-настоящему неприступным. Хотя каждое лето, бывая в

Париже, я обязательно посещаю ежегодную ярмарку поэзии на площади Сен-

Сюльпис. Каких поэтов там только нет! И в каких нарядах! В последний раз я

встретила там здоровенного мужика, всего утыканного разноцветными перьями

различной длины и формы, а на голове у него возвышалось некое громадное

сооружение, тоже из перьев — такие обычно бывают у индейцев в голливудских

фильмах о Диком Западе. Он и стоял, кстати, гордо скрестив руки на груди, совсем как вождь племени из этих фильмов про индейцев. В общем, в его облике

было что-то воистину неприступное. Настоящий поэт!

И только я так подумала, как прямо за его спиной, чуть поодаль, за оградой

ярмарки возник силуэт некоей дамы в черном, с мертвенно-бледным лицом и

ярко накрашенными губами. На голове у нее была надета маленькая круглая

шляпка с вуалькой. Даме было даже на вид уже далеко за восемьдесят, хотя

француженки обычно выглядят гораздо моложе своих лет, так что я с трудом

себе представляю истинный возраст этой особы. И тем не менее я бы ни за что не

назвала ее старушкой, потому что это была именно дама. Дама в длинном черном

платье и шляпке с вуалькой. Заметив, что я за ней наблюдаю, она вдруг достала

из сумочки пудреницу и начала пудрить свое и без того смертельно бледное

лицо.

А губы у нее были густо накрашены конфетно-розовой блестящей губной

помадой. Такой красивый розовый цвет потом я видела только всего один раз, совсем недавно, когда смотрела французский фильм, в котором муж бросил жену

ради силиконовой куклы (там еще неоднократно подчеркивалось: «не резиновая, а силиконовая!»). Этот мужик выкрасил именно в такой восхитительный

розовый цвет стены своей комнаты и развесил повсюду такую же материю, и

губы этой силиконовой бабы были намазаны помадой того же оттенка, как у этой

дамы в темном. Очевидно, это была поэтесса, собиравшаяся пройти на

ярмарку… Но вдруг она переменила свое решение, повернулась ко мне и

ярмарке спиной и, небрежно помахивая сумочкой, скрылась за углом. После

созерцания столь непредсказуемого своенравия и гордой неприступности

таинственной французской поэтессы поэт-индеец как-то сразу поблек в моих

глазах. Мне почему-то стало казаться, что он специально так вырядился и

приперся на эту ярмарку, чтобы какой-нибудь критик или литературовед заметил