Маруся Климова

не обычным шарфом, а длинным шлейфом, как у какого-то волшебного

нездешнего Пьерро. Он оставил мне на память всего несколько листочков, на

которых были написаны от руки стихи, как это и положено идеальным стихам

идеального поэта. Вряд ли я когда-нибудь еще раз его встречу, поэтому позволю

себе тут процитировать одно из них:

В храм белоснежный спешу

В отчаяньи от злых рутин

На коленях молитвенно шепчу

Батюшка подай на героин

Буду часто молитвы шептать

Свой лоб в поклонах разобью

Годами посты соблюдать

Батюшка героин отмолю

Ведь прекрасно добро вершить

И овечку в стадо загнать

Вам Господь повелел простить

И погибающим подавать

Вы же постигли радость света

И мудрости глубин

Любите грешников многие лета!

Батюшка, подай на героин!

Глава 21

Дегенеративное искусство

Только я написала, что Северянин – один из главных претендентов на роль

идеального поэта в русской литературе, который своим царственным величием

должен отпугивать всевозможных исследователей даже после своей смерти, как

тут же получила электронное письмо из Эстонии от одного чрезвычайно

просвещенного человека, в котором он сообщал мне, что в этом соседнем

дружественном государстве существует настоящий культ «царственного» Игоря

Владимировича Лотарева и, главным образом, среди местных литературоведов.

Причем количество научных трудов и исследований, посвященных ему, уже с

трудом поддается исчислению. Более того, только что вышедший в свет

объемистый том исследований о Северянине красуется сейчас в самом крупном

книжном магазине Таллина рядом с моей «Голубой кровью»…

Короче говоря, с Северяниным я слегка прокололась.

Приходится признать! Хотя я все равно с трудом представляю себе защиту

диссертации, посвященной этому поэту, во всяком случае, сам процесс: заседание ученого совета, возражения оппонентов и т.п. Но все-таки, надо

учесть, что в Эстонии Северянин доживал свои дни уже лишенный практически

всех атрибутов своего былого величия и ослепительного успеха у публики. Так

что эстонские литературоведы вполне могли его принять и не за того --

перепутать, так сказать. Точно так же, как и последнего китайского императора в

конце жизни многие принимали за обыкновенного садовника... В целом же этот

факт лишний раз подтверждает основную мысль предыдущей главы моей

истории: от литературоведов поэту спастись очень-очень сложно, практически

невозможно!

96

Конечно, может быть, все не так и страшно, как мне кажется, но определенные

проблемы они все-таки создают, а уж неудобства -- так это точно! Мне, к

примеру, сегодня было бы крайне трудно ответить на вопрос о том, кого из

русских писателей и поэтов я отношу к своим самым любимым, ну, в общем, кто

мне нравится больше других. Пожалуй, я не смогла бы назвать и двух имен… И

вовсе даже не потому, что мне теперь совсем-совсем никто не нравится, и я

считаю всех полным дерьмом. Отнюдь! Кое-кто мне все еще симпатичен, не то, чтобы я кого-нибудь из них часто перечитываю, но так, иногда… Однако назвать

вслух хотя бы два имени мне было бы очень сложно – просто из чувства

некоторой неловкости, что ли! Да, именно неловкости, точнее не скажешь! Это

все равно что, собираясь на какую-нибудь вечеринку в приличное общество, я

открыла бы шкаф и вдруг обнаружила, что практически все некогда любимые

мной вещи в той или иной степени изъедены молью! То есть получилось бы, что

мне абсолютно нечего надеть! А ведь это не шутки! В результате мне стало бы

так обидно, что я, пожалуй, даже могла бы разрыдаться. Вот так и в русской

литературе! Практически все имена тоже «изъедены молью» литературоведения!

Ну не обидно ли?! Дожили! Ну разве что имя Чарской не стыдно сегодня

произнести вслух, и это не будет отдавать моветоном. Кажется, только одна эта

завалявшаяся в углу шкафа старинная накидка из чернобурки каким-то чудом и

не пострадала. Не случайно я даже страницы своего последнего романа

«Белокурые бестии» украсила изящным античным орнаментом, чтобы было как у

Чарской: так же красиво и величественно! И конечно же, еще и для того, чтобы

какой-нибудь литературовед, случайно взяв в руки мою книгу, сразу же весь

начал кривиться и морщиться… В общем, этот орнамент – еще и что-то вроде

дуста.

Средство

от

моли!

Потому что проблема, конечно, заключается не только в литературоведах. Они, как я уже сказала, всего лишь лишенные собственной воли металлические

опилки, бесчувственная моль… Все дело в самих поэтах и писателях! В

отсутствии у них подлинного царственного величия и неприступности!

А ведь Россия еще далеко не самая обездоленная страна в этом отношении!

Вот если бы мне пришлось жить среди каких-нибудь чурок с их

доисторическими Низами или же Ду Фу… Жуть!.. Даже страшно представить!..

Или же на родине моего отца, Украине -- на своей Fatherland, так сказать, -- где