Матильда

Таррамбахиха взвизгнула и вскочила со стула, будто под ней взорвалась петарда. Дети тоже увидели длинное скользкое чудище с жёлтым пузом, извивающееся за стеклом, тоже повскакивали с мест и закричали:

– Ой, что это? Вот гадость! Змея! Крокодильчик! Аллигатор!

Таррамбахиха, могучая великанша, атлетка, силачка-чемпионка, стояла в своих зелёных брючках и вся тряслась, как бланманже. Особенно её бесило, что кто-то ухитрился и заставил её вскочить и завизжать столь постыдным образом – а ведь она так гордилась тем, что она вся такая крепкая, мощная, крутая. Она квадратными глазами уставилась на существо в стакане. Как ни странно, она в жизни не видывала тритонов. Она была не особенно сильна в естествознании. И ни малейшего понятия не имела о том, что это перед ней такое. Что-то крайне неприятное – вот уж это факт. Очень медленно она снова опустилась на стул. Злобные чёрные глазки метали искры, громы и молнии.

– Матильда! – рявкнула она. – Встань!

– Кто, я? – сказала Матильда. – А что я такого сделала?

– Встань, мерзкая ты букашка!

– Но я ничего не сделала, мисс Таррамбах, честно. Я впервые вижу этого скользкого урода!

– Встань, тебе говорят, грязная ты личинка!

Делать нечего, Матильда встала. Она была во втором ряду. Лаванда сидела в третьем, прямо за ней, и отчасти чувствовала себя виноватой. Она вовсе не хотела втравлять в беду свою подругу. Но, с другой стороны, она, конечно, не собиралась признаваться.

– Ты гнусная, мерзкая, отвратная, хитрая тварь! – орала Таррамбах. – Тебе не место в этой школе! И ни в какой другой! Твоё место за решёткой! Да по тебе давно тюрьма плачет! Да тебя с позором вытурят из нашего заведения, уж я за этим присмотрю! Да тебя хоккейными клюшками погонят по коридорам и вытолкают за ворота! Да тебя под вооружённым конвоем препроводят до самого твоего порога! А потом, не сомневаюсь ни минуты, тебя упрячут в исправительную колонию для малолетних преступниц минимум на сорок лет!

От ярости Таррамбахиха вся стала красная, как варёный рак, и на губах у неё выступила пена. Но не только она вышла из себя. Матильда тоже начала закипать. Когда её ругали за то, что она и вправду сделала, она нисколечко не возмущалась. Пожалуйста. Справедливость есть справедливость, с этим не поспоришь. Но такого с ней ещё никогда не бывало – её ругали за преступление, которого она и не думала совершать. Она знать не знала об этом проклятом уроде в стакане. «Ох ты господи, – сама себе говорила Матильда. – Нет! Этой гнусной Таррамбахихе не удастся его на меня свалить!»

– Это не я! – крикнула она.

– Нет, ты! Кто же ещё? – взревела Таррамбах. – Больше никто до таких штучек просто бы не додумался! Недаром твой отец меня предупреждал! – Она, кажется, совсем потеряла контроль над собой: орала, как безумная. – Тебе больше нет места в этой школе, голубушка! Тебе нигде нет места! Уж я пригляжу за тем, чтоб тебя упекли туда, где и ворона какнуть на тебя побрезгует! Да ты у меня света белого не взвидишь!

– Говорю же вам, это не я! – крикнула Матильда. – Я вообще никогда раньше не видела подобных существ!

– Ты, ты, ты сунула этого… крокодила в мою питьевую воду! – взвизгнула в ответ Таррамбахиха. – А в мире нет более тяжкого преступления против директрисы! Сядь и умолкни! Сядь и умолкни! Немедленно!

– А я вам говорю… – кричала Матильда и не садилась.

– А я тебе говорю – умолкни! – ревела Таррамбахиха. – И если ты немедленно не умолкнешь и не сядешь, я сниму свой пояс, хорошенько тебя вытяну, и ты отведаешь моей пряжки!

Матильда не спеша уселась. О, какая гадость! Какая мучительная несправедливость! Как смеют её исключать за то, в чём она не виновата?

Матильда злилась всё больше… всё больше… всё больше… она невозможно, невыносимо злилась, она прямо чувствовала: вот-вот у неё внутри что-то взорвётся.

А тритон по-прежнему извивался в высоком стакане с водой. Ему явно было ужасно неудобно и тесно. Стакан был ему ну очень мал. Матильда во все глаза уставилась на Таррамбахиху. Ох, какая гадина! Она пристально посмотрела на стакан с тритоном. Вот подойти бы, схватить стакан и выплеснуть – воду, тритона, всё – на голову гнусной тётке! Но что бы с ней за это сделала Таррамбахиха, даже страшно было представить.