Страна начала медленно, но неуклонно меняться. Арабская аристократия была уже не той, как в момент прихода к власти Абдуллаха. Она лишилась самых выдающихся лидеров. Саида ибн Джуди и Кораиба ибн Хальдуна больше не было, а в 910 или 911 году умер Ибрагим ибн Хаджадж. Не нашлось людей, обладавших достаточными талантами, чтобы заполнить брешь, образовавшуюся после ухода этих выдающихся людей. У испанцев еще оставались лидеры, и их власть была достаточно сильной. Но эти лидеры постарели, а рядовые люди обладали уже не тем темпераментом, что тридцатью годами раньше, когда они, исполненные энтузиазма, встали все как один по призыву Ибн-Хафсуна, чтобы освободиться от чужеземного господства. Прежний жар остыл. Оптимистичное, энергичное и уверенное в успехе поколение 884 года сменилось другим, не имевшим особых поводов для недовольства, а также гордости, энергии и страсти своих родителей. Эти люди не страдали от королевского угнетения, а значит, не имели оснований ненавидеть монарха. Народ роптал, это правда. Но люди сетовали на трудности, вызванные не деспотизмом, а анархией и гражданской войной. Каждый день они видели, как королевские войска или мятежники разоряют поля, обещающие богатый урожай, рубят оливы в цвету или апельсиновые деревья, увешанные плодами. Но чего они не видели и тщетно ждали – это триумфа национальной идеи. Трон султана временами качался, но уже в следующий момент он оказывался прочным, как скала. Это обескураживало. Люди инстинктивно чувствовали, а возможно, и признавали открыто, что большое национальное восстание, если не достигнет цели на первой волне энтузиазма, не достигнет ее никогда. И если таковым было общее настроение в то время, когда успех сопутствовал попеременно то одной, то другой партии, оно лишь усугубилось, когда мятежники стали терпеть поражение за поражением. Люди стали задаваться вопросом, какой прок от всего этого хаоса, уносящего жизни множества храбрецов, и не указывает ли это на неодобрение небес. Жители крупных городов, особенно сильно жаждавшие отдыха и благополучия, первыми стали задаваться подобными вопросами. Они не нашли удовлетворительных ответов и в конце концов решили, что, приняв во внимание все соображения, мир любой ценой, тем более сопровождающийся возрождением промышленного производства и последующим процветанием, лучше, чем патриотическая война. Больше никому не хотелось неразберихи и анархии. Эльвира покорилась сразу. Хаэн был взят без сопротивления. Арчидона согласилась платить дань. В Серрании, колыбели мятежников, энтузиазм утих не так быстро, но даже там появились признаки усталости и нежелания воевать. Горцы больше не торопились встать под национальный флаг, и Ибн-Хафсун был вынужден последовать примеру султана и набирать наемников из Танжера. С этого времени характер войны изменился. Хаос увеличился – ведь каждая сторона стремилась лишить противника возможности нанимать африканские войска, но в целом конфликту не хватало яростной энергии прежних дней, и он стал менее кровопролитным. Берберы Танжера, всегда готовые переметнуться к противнику, если тот пообещает большую плату, считали войну весьма доходным делом. В 896 году, во время осады Велеса, многие султанские войска, и пешие и конные, перешли к врагу в надежде больше заработать. То же самое произошло в Лорке. В 897 году двенадцать солдат из Танжера, воевавших под знаменем Ибн-Хафсуна, предложили свою службу султану. В последний год правления Абдуллаха его берберские войска дезертировали к Ибн-Хафсуну массово. Однако вскоре они поссорились со своими новыми товарищами, большинство было убито, а остальные вернулись к султану, который их простил. Берберы щадили противников, которые еще вчера сражались на их стороне и могли снова стать их товарищами завтра. В некоторых сражениях потери составляли два или три человека. Нередко потерь не было вообще. Если несколько человек – и коней – получали ранения, считалось, что солдаты уже достаточно поработали. С такими бойцами рассчитывать на завоевание независимости, которой не смогли добиться широкомасштабные восстания взбешенного населения, было несбыточной мечтой. Это осознал даже Ибн-Хафсун, поскольку в 909 году он признал сувереном шиита Обдаллаха, который возглавил восстание в Северной Африке против Аглабитов. Из этого странного союза ничего не вышло, однако он доказал, что Ибн-Хафсун больше не мог рассчитывать на своих соотечественников.