Механический ангел

– Я услышала твой голос и сначала подумала, что мне это чудится, – пробормотала она. – Но ты настоящий. – Взгляд ее скользнул по его лицу, и Тесс опять улыбнулась: – Ты настоящий.

Уилл открыл было рот, но слова застряли в горле. Он остановился на волосок от бездны: если он упадет в нее, возврата уже не будет. Он понял все по тому, как Тесс на него смотрела. Да и читала его лицо как открытую книгу. Ни у кого из них сейчас не было сил скрывать свои чувства.

– Уилл, – прошептала она. – Говори же, Уилл.

Но сказать ему было нечего. В душе у него разверзлась пустота – вечная прожорливая яма, та, что была до появления Тесс. Та, что будет всегда.

«Я потерял все, – подумал он. – Потерял все».

20 Людское чудо бога

Возлюбленных все убивают, –

Так повелось в веках, –
Тот – с дикой злобою во взоре,
Тот – с лестью на устах,
Кто трус – с коварным поцелуем,
Кто смел – с клинком в руках![14]

Оскар Уайльд,

Баллада Рэдингской тюрьмы

Цветом смерти Сумеречные охотники считали белый, а траурные Метки по традиции носили красный цвет.

Тесс еще не успела прочесть об этом в Кодексе и потому изрядно удивилась, увидев во дворе экипаж, украшенный белыми плюмажами, словно свадебная карета. Они с Софи наблюдали за происходящим из окна библиотеки. Во время атаки на логово де Куинси погибли несколько охотников. И вместе с ними сейчас хоронили Томаса и Агату. Шарлотта объяснила, что нефилимы обычно провожают в последний путь только своих, однако делают исключения для тех, кто погиб в бою, помогая Сумеречным охотникам.

Софи и Тесс присутствовать на похоронах запретили. Горничная заверила Тесс, что оно и к лучшему: ей самой не хотелось видеть, как тело Томаса сожгут, а пепел развеют над Безмолвным Городом.

– Лучше уж я запомню его живым, – пробормотала она сквозь слезы. – И Агату тоже.

Конклав оставил охрану: несколько Сумеречных охотников вызвались присматривать за Институтом. Тесс подумала, что пройдет еще много времени, прежде чем они отважатся убрать часовых.

Устроившись в нише у окна, Тесс раскрыла книгу – на сей раз не о нефилимах и не о жителях Нижнего Мира, а старую добрую «Повесть о двух городах», которая обнаружилась на книжной полке Шарлотты вместе с другими книгами Диккенса. Тесс твердо запретила себе думать о Томасе и Агате… и о том, что Мортмейн, сказал ей в Святилище… и, самое главное, о Натаниэле. При всякой мысли о брате ее сердце мучительно сжималось, а к глазам подступали слезы.

Впрочем, ей и без этого было о чем поразмыслить. Два дня назад Тесс была вынуждена предстать перед Конклавом, снова собравшимся в библиотеке Института. Человек, которого другие называли Инквизитором, снова и снова задавал ей одни и те же вопросы: сколько времени она провела наедине с Мортмейном? Что он ей говорил? Что делал? Особенно заинтересовали Инквизитора часы, которые Магистр заставлял ее взять. Известно ли ей, кому они принадлежат? Тесс не знала. К тому же, исчезнув, Мортмейн забрал часы с собой. Потом Инквизитор принялся допрашивать Уилла, в первую очередь о том, что сказал ему Мортмейн перед тем, как исчезнуть. Впрочем, довольно скоро Уилл был выставлен за дверь с выговором за грубое поведение и нарушение субординации.

Затем Инквизитор приказал Тесс раздеться, чтобы он мог найти на ее теле знаки чародеев, однако Шарлотта громко запротестовала, и Конклав был вынужден уступить. Когда Тесс наконец отпустили, она бросилась в коридор в надежде встретить там Уилла, но он уже ушел. И за все два дня, прошедшие с тех пор, она видела его лишь мельком. При этих случайных встречах они только вежливо здоровались друг с другом и больше не перемолвились даже парой слов. Когда Тесс смотрела на Уилла, он отводил взгляд. Когда она выходила из комнаты, надеясь, что он последует за ней, Уилл и не думал к ней присоединиться. И все это доводило Тесс до белого каления.

Ее неотступно мучил один вопрос: может, она все придумала и Уиллу в действительности нет до нее никакого дела? Но нет. Она точно знала, что Уилл к ней неравнодушен. Конечно, он часто бывал с ней груб, но во многих романах любовь начиналась с недоразумений. Тесс вспоминала, как груб был Дарси с Элизабет Беннет, прежде чем сделал ей предложение. И Хитклифф был груб с Кэти. Правда, следовало признать, что в «Повести о двух городах» и Сидни Картон, и Чарльз Дарней были очень любезны с Люси Манетт. «А все-таки у меня было, да и теперь есть малодушное желание, чтобы вы знали, каким мощным пламенем зажгли вы меня – меня, кучу негодного пепла». Но после той ночи в Святилище Уилл больше ни разу не посмотрел на нее с нежностью, ни разу не назвал по имени…