Механический принц

Обласканный богами брат,
Твой сон ничто не потревожит.
Пусть жизнь кипит, года летят —
Их бег тебя задеть не сможет.
Будь благодарен за любовь,
Улыбки, слезы, поцелуи,
Изогнутую луком бровь —
И смерть, в которой не ревнуют.

Элджернон Чарльз Суинберн, «Триумф времени»[48]

Из комнаты Джема доносилась мелодия скрипки. Уилл положил ладонь на дверную ручку – да так и застыл, не в силах сделать решающего шага. Юношу будто выпили досуха. Еще никогда в жизни он не чувствовал себя таким усталым. Жгучая энергия, переполнявшая его с тех пор, как он покинул дом на Чейн-уок, наконец схлынула, оставив в сердце и мыслях лишь гулкую пустоту.

Захлопнув дверь гостиной, он выждал несколько секунд в бесплодной надежде, что Тесс догонит его или хотя бы окликнет. Но этого не случилось. У него и сейчас стояло перед глазами ее лицо – и глаза, серые, как грозовые облака над Лондоном.

«Джем сделал мне предложение, и я сказала “да”».

«Ты его любишь?»

«Да, люблю».

И вот теперь Уилл стоял перед дверью Джема. Он не знал, пришел ли поговорить о Тесс – и имеет ли он право вообще о ней говорить, – или его привела сюда многолетняя привычка в любой ситуации искать утешения у побратима. Наконец он толкнул дверь, и в коридор упал свет колдовских огней.

Джем сидел на сундуке в изножье кровати, со скрипкой, вскинутой к плечу. Глаза юноши были закрыты, но движения смычка, скользящего по струнам, были безошибочно точны. Когда Уилл шагнул в комнату, он улыбнулся уголками губ.

– Уилл? Это ты, Уилл?

– Да, – ответил тот, так и не решаясь подойти ближе.

Джем опустил смычок и наконец открыл глаза.

– Телеман, фантазия для скрипки ми-бемоль мажор. – Он отложил скрипку. – Ну же, не стой на пороге. Ты действуешь мне на нервы.

Уилл заставил себя сделать еще несколько шагов. Он провел в этой комнате столько времени, что выучил ее, будто собственную. Каждая деталь была ему болезненно знакома: подборка нотных книг; окно с решетчатыми переплетами, дробящее солнечный свет на теплые квадраты на полу; сундук, приехавший из самого Шанхая; прислоненная к стене трость с нефритовым набалдашником; шкатулка с изображением Гуаньинь, в которой Джем хранил свое лекарство; и, наконец, кресло, в котором Уилл просидел бессчетное множество ночей, вслушиваясь в прерывистое дыхание парабатая и вознося неуклюжие – какие умел – молитвы.

Джем взглянул на него снизу вверх глазами, сияющими от счастья. В них не было ни тени тревоги или подозрений – только ликование от встречи с любимым другом.

– Я рад, что ты пришел.

– А я-то как рад, – буркнул Уилл. Он невольно задумался, ощущает ли побратим его неловкость – чувство, которого он никогда прежде не испытывал в его обществе. Корень неловкости крылся в словах, готовых вот-вот сорваться у него с языка.

«Ты же все понимаешь, Джем? Без Тесс для меня не будет ни счастья, ни света, ни жизни. Если ты меня любишь, то откажешься от нее. Ты никогда не сможешь любить ее так, как я. Никто не сможет. Если ты правда мне брат, то сделаешь это для меня».

Но эти слова умерли, так и не родившись. Джем доверительно подался вперед, и в тихом голосе прорезались заговорщицкие нотки:

– Уилл, мне надо тебе кое-что сказать. Раньше все время кто-то крутился рядом, не было возможности.

Уилл окаменел. Вот оно. Сейчас Джем расскажет о помолвке, и ему придется изобразить радость и удивление, скрывая боль, которую он испытывал на самом деле. Уилл сунул руки в карманы.

– Да? И что же?

– Наверное, следовало сказать раньше… Но мы никогда раньше не касались любовных дел, а ты такой циник. – Джем усмехнулся. – Я думал, ты меня засмеешь. К тому же я до последнего не верил, что она ответит на мои чувства.

– Тесс, – глухо сказал Уилл. Это имя пронзило его острой болью.

Улыбка Джема стала шире, невидимым солнцем озарив все его лицо, и последняя надежда Уилла, что тот на самом деле ее не любит, растаяла бесследно.

– Я знаю, что тогда, на чайном складе, ты просто выполнял свой долг, – продолжил Джем. – И спас бы любого человека, оказавшегося на месте Тесс. Но я не могу отделаться от мысли, что ты с такой готовностью бросился ей на помощь, поскольку догадывался, что она для меня значит… – И он покачал головой. – Это правда, или я наивный идиот?

– Ты наивный идиот, – ответил Уилл, внезапно охрипнув. – Но в одном ты прав. Я знаю, что она для тебя значит.

Джем усмехнулся. Его глаза, губы, лицо так и лучились счастьем, которого Уилл прежде не видел. Он всегда считал побратима образцом спокойствия, для которого откровенная радость, как и открытая злость, были слишком земными чувствами. Теперь же он понял, что ошибался; раньше у Джема просто не было повода для счастья – по крайней мере, с тех пор, как он потерял родителей. Но Уилл никогда не затрагивал эту тему. Он думал о безопасности Джема, о его здоровье – но никогда о счастье.