Меланхолия

Лавринька побежал вперед, а Лявон задержался во дворе, где возчик кормил коня ботвой, ласково подброшенной матерью. Возчик выглядел спокойным рабочим человеком и спокойно гладил шею коню. Лявону стало стыдно за свои нервы. И тут же вялый холодок в какой-то неуловимый миг охватил его сердце: жаль было жизни, почувствовал, что крепко любит жизнь...

Когда переступал высокий порог калитки со двора в сад, возле ног с той же неудержимой радостью проскочил Буян и помчался, задрав хвост, вперед под яблоньки. Побегал там, затем замер «колом» и стал смотреть назад издали, смотреть с ожиданием, что делает и куда направляется гость.

Гость медленно шел узкой сырой тропинкой с прилипшими и втоптанными в землю гнилыми листиками.

В саду уже было по-осеннему тоскливо. Не было уже красных маков и желтых головок подсолнечника. Миновала уже та пора, когда казалось здесь все так густо, так богато и так счастливо. И вспомнились Лявону его давнишние го­ды, когда такой вкусной была сорванная репка, которую ели они с Лавринькой пополам, когда так приятно было попробовать яблочко с каждой яблоньки. Бедным и пустым показался Лявону теперь сад. И не захотелось ему теперь пойти постоять под крышей у гумна, с дымным и пыльным от старой копоти запахом.

— Пойдем, Лавринька, в хату! — кликнул он брата.

— А груш не хочешь? — уже со спокойной радостью спросил Лавринька.— Гляди, какая спеленькая... на! — протянул ему грушу, выбравшись из малиновых кустов, где нашел ее.

— Съешь сам... Я не хочу,— сказал и пожалел, глянув в Лавринькины глаза.

— Почему не хочешь? Она спеленькая... Мы же все лето ели, а ты не ел. Ну, съешь, братец... Она вкусная.

— Ну, ладно! — взял и положил в карман.

Так и шли из сада — Лявон впереди, а Лавринька сзади.

***

— А! Вот где он расхаживает! — заговорил отец, шагая навстречу.— Здорово, здорово! — И когда целова­лись, Лявон почувствовал, что у отца изо рта пахнет вод­кой. Отец был в подпитии.— Пойдем-ка в хату, будем обе­дать. Там и сват сидит.

В хате за столом сидел сват, а у порога любопытной стайкой толпились соседские дети. Мать подавала на стол.

Лявон поздоровался со сватом, затем обошел детей и всем дал по конфетке.

— А теперь марш по домам! — скомандовал им отец. И они пошли, тощие, сопливые, бедно одетые.

— А это вам подарок! — сказал Лявон и положил па­кетик с конфетами на стол перед отцом и сватом.

— А, это сладкое матери отдай... Лавриньке... Нам бы чего-нибудь горького привез.

— Я привез...— и Лявон поставил на стол привезен­ную бутылку водки, хотя и очень не любил выпивок и пья­ных, все об этом хорошо знали.

— Вот это подарочек! Ну, присаживайся сам,— пове­селел отец. Лявон вынужден был сесть в красном углу, между отцом и сватом. И началось угощение. Только мать все суетилась, не имея времени присесть.

— Скажи мне, Лявон, что сейчас творится на свете? — спросил отец, выпив чарку.— Бунтуют?

— Кто бунтует?!

— Ну, кто... ваша же братия,— колючими глазками по­смотрел он на сына.

— Нет, все стихло, как дали немного перцу жидкам,— поддерживая отца вставил сват и неискренне засмеялся. Но, увидев, что Лявону это неприятно, сгладил, уточнив: — А по-моему, пусть себе бунтуют, не наша это забота.

— Я забыл о том, что вы знаете...— хмелея, бормотал отец и все наливал в чарку.— Ученые! Бунтуют! Эх! Слуша­ют жидов и сами стали, как жиды. Ну да, все обойдется! Хо­рошо вот в гости приехал. И за то спасибо. Кормила ли ты возчика? — вдруг повернулся он к матери.

— Молока дала. Еду нашу он же есть не будет. С салом.

— А, он законный жид, молодчина. Надо ему чарку вод­ки дать, если пьет.

— Пей уж сам. Ему ехать надо,— возразила мать.

— Пусть себе едет. Жид нам не кумпания. Сколько — три рубля взял? Вот это дерут... Лавринька, иди выпей чарку.

— Я не хочу.

— Что?!

— Я не буду пить,— решительно ответил Лавринька.

Отец метнул на него взгляд со скрытой злобой и угро­зой, но промолчал, откладывая, видимо, расправу на потом.

— Тогда иди кликни дядьку да спроси, не осталось ли у него от толоки этого зелья. Пусть бутылку принесет, одолжит.

— Да некогда мне... За конем пора идти в поле,— весь аж покраснел Лавринька. Он не хотел, чтобы на столе по­явилась еще одна проклятая бутылка.

Отец выскочил из-за стола и бросился к нему.

— А я тебе что говорю? — закричал он и схватил его за руку.

— Я пойду, пойду...— согласился Лавринька, чтобы только избежать большего скандала.

— Хоть бы Лявона постыдился! Не видел он твоих пьяных штук! — вступилась мать.

— Как это? Отца не слушают! Я вам покажу! Бунтов­щики, самократы!.. Сопли еще не умеет вытереть по-люд­ски, а он уже со своими законами.

Лавринька, красный, растерянный, со скрытым детским гневом и обидою, вышел из хаты.

***

— А почему ты, Лявон, ничего не ешь? — заметно веселее, с подчеркнутой сдержанностью снова первый нару­шил тишину отец.— Или, может, не по душе отцовские по­учения?

Лявон молчал. Он с печальным видом молча сидел в самом углу. Все притихли.

— Ну что? Весело? — с легкой насмешкой посмотрела мать на отца, убирая со стола тарелку.

— А, мало ли что бывает,— добродушно заметил сват.