Менахем Бегин. Битва за душу Израиля

Саддам, собственно говоря, не скрывал своих намерений. В 1975 году он рассказал ливанскому журналу о своих планах по разработке первой арабской программы ядерного вооружения. Память о Катастрофе была жива в израильском обществе; когда Саддам выступил с угрозами «утопить» еврейское государство «в реках крови»[512], по существу вызвал израильскую реакцию. Лидеры Израиля давно опасались такого развития событий. Выступая в Кнессете в 1963 году, задолго до того, как он стал премьер-министром, Бегин сформулировал свою позицию жестко и бескомпромиссно: «Не надо даже задаваться вопросом, является ли неконвенциональное оружие более опасным для нашего будущего, чем конвенциональные виды вооружения — по моему мнению, ответ совершенно очевиден. Самая большая и самая серьезная угроза для нашего будущего, нашей безопасности, нашего существования — это неконвенциональное оружие»[513].

Когда Бегин занял, наконец, пост премьер-министра, то у него не было никаких сомнений, что — в связи с ростом иракской угрозы — именно ему предстоит противостоять человеконенавистническим планам Саддама. Он настаивал на необходимости принятия конкретных мер, направленных на обуздание этого, по его определению, «самого кровожадного и безответственного из всех арабских режимов — за исключением режима Муаммара Каддафи в Ливии»[514]. Бегин с ранних лет прекрасно знал, что значит, когда твоя жизнь и смерть зависит от прихоти других, и постоянно повторял: «Ни один народ не может жить за счет времени, взятого взаймы»[515]. В конце августа 1978 года премьер-министр провел первое из нескольких десятков секретных заседаний правительства с целью выработать соответствующий план действий[516].

Примерно полгода спустя, глухой ночью 6 апреля 1979 года, ядерный реактор французского производства, доставленный в порт Ла-Сейн-сюр-Мер (неподалеку от Тулона) для переправки в Ирак, был взорван. Некто, представившийся членом «Французской экологической группировки», позвонил в редакцию парижской газеты «Монд» и взял на себя ответственность за этот взрыв — однако такой организации, по всей видимости, не существовало, и французские власти высказали предположение, что это дело рук «ближневосточных агентов» — иными словами, «Моссада»[517]. Годом позже, в июне 1980 года, был убит египетский ученый-атомщик Яхья Машад, работавший на Ирак, — за этим убийством, как предполагалось, также стоял «Моссад».

Однако всё это только замедлило создание «Осирака», да и то лишь на время. К октябрю 1980 года Бегин получил от своего правительства принципиальное согласие на проведение военной операции, при условии ее одобрения «внутренним комитетом» в составе премьер-министра, министра иностранных дел Ицхака Шамира и начальника Генерального штаба Рафаэля Эйтана[518]. «Внутренний комитет» запросил мнение ряда разведчиков и военных экспертов относительно возможных последствий операции по уничтожению «Осирака»; их ответы продемонстрировали значительный разброс оценок. Часть опрошенных утверждала, что такая операция может замедлить реализацию иракской ядерной программы всего лишь на несколько лет. Некоторые выразили обеспокоенность, что египтяне могут воспользоваться ситуацией как предлогом для выхода из недавно подписанного мирного договора. Высказывались и мнения, что операция может навредить отношениям Израиля с Францией, которая принимала самое активное участие в сооружении «Осирака» и на которую «не произвели впечатления» высказывания израильских официальных лиц относительно «ужасов Катастрофы европейского еврейства»[519]. Однако наибольшее беспокойство вызывало возможное негативное воздействие операции на отношения с Соединенными Штатами. Еще в 1980 году Государственный департамент США продолжал утверждать, что «не существует убедительных доказательств того, что Ирак принял решение о создании ядерного оружия»[520]. Рональд Рейган, заинтересованный в защите американских интересов на арабском Ближнем Востоке, мог осудить израильскую операцию и подвергнуть Израиль изоляции.