Менахем Бегин. Битва за душу Израиля

Даже манера одеваться, свидетельствовавшая о польском происхождении Бегина — черный костюм и галстук, — положительно воспринималась иммигрантами из Северной Африки, которые расценивали его формальную одежду как знак уважения, в то время как склонность Бен-Гуриона к рубашкам с коротким рукавом и шортам их шокировала[382]. В начале 1950-х гг. Бегин посетил маабарот, временные транзитные лагеря, куда, из-за катастрофической нехватки жилья, были поселены новые иммигранты из Марокко, Ирака и Алжира. Обращаясь к ним «братья и сестры», он пообещал выделить фонды из пожертвований мирового еврейства, чтобы построить жилье для иммигрантов[383].

В 1955 году Бегин резко выступал против правительственной идеи организовать выборочную иммиграцию из Марокко; на практике это должно было означать запрет на въезд стариков и больных, в силу переживаемых Израилем экономических трудностей. Первого сентября он выступил в Кнессете с речью, посвященной тяжелому положению марокканских евреев. По своему обыкновению, он говорил как еврей, от имени еврейской совести государства, которому грозила страшная опасность утратить свою душу:

Если бы вы не растратили миллионы на строительство роскошных дворцов, то у нас были бы деньги на абсорбцию… Спасение жизни является первоочередным делом не только в шабат, но также и в ходе развития нашей экономики в более отдаленном будущем… Если речь идет о плане спасения, мы также возьмем на себя и тяготы этого плана, поскольку спасение превосходит по значимости всё остальное[384].

В значительной степени это было возвратом к риторике времен конфликта, связанного с немецкими репарациями, когда Бегин настаивал на том, что достоинство должно быть превыше экономического прагматизма. На этот раз, однако, предлагаемый закон касался лишь марокканских евреев, и потому Бегин сделал упор на скрытой дискриминации сефардского населения. Еще во время своей безуспешной избирательной кампании 1959 года Бегин говорил, выступая перед преимущественно сефардской аудиторией, что Бен-Гурион превратил Израиль в разделенную страну «ашкеназов и не-ашкеназов»[385].

Посол Иеѓуда Авнер, работавший впоследствии в тесном контакте с Бегином, когда тот стал премьер-министром, назвал эти выступления началом «медового месяца Бегина и сефардских евреев»[386]. «Без лести и притворства он завоевал их сердца, разрушив высокие стены высокомерия и ограниченности, которые отсекали их от большинства израильтян со времен их массовой иммиграции два-три десятилетия тому назад»[387].

Бегин начал обретать репутацию этнического плюралиста, становясь символом еврейской совести государства, которое, казалось, зачастую желало отказаться от еврейского внешнего облика, и это мало-помалу начало изменять отношение к Бегину со стороны евреев диаспоры, многие из которых на протяжении длительного времени видели в нем «террориста» и «мясника Дейр-Ясина». Для тех, кто вырос на социалистических ценностях Бен-Гуриона, Бегин долгое время оставался бунтарем, таящим в себе угрозу государству (во время кризиса «Альталены») и осмеливавшимся поставить еврейскую гордость выше общего благосостояния (голосуя против немецких репараций). Конечно же, были и другие люди, которым стратегические нападения Бегина на англичан напоминали об их собственном чувстве беспомощности в годы Катастрофы. Харт Хастен, человек, переживший Катастрофу и ставший близким к Бегину в последние годы его жизни, вспоминал, как в европейских лагерях для перемещенных лиц члены левого молодежного движения Ѓа-Шомер ѓа-цаир и члены Бейтара нередко вступали в яростную полемику, обсуждая деятельность еврейских лидеров ишува. Однако в 1947 году, когда стало известно о решении Бегина подвергнуть порке британских офицеров, Бегин, по словам Хастена (который впоследствии обосновался в Индианаполисе, США), стал его героем.