Наконец инструктор сказал, что мне надо сесть на заднюю часть кузова одного из грузовиков так, чтобы ноги свободно свисали с края, затем закрыть глаза и представить, будто я нахожусь в самолете на высоте десяти тысяч футов. Требовалось создать у себя в голове фильм обо всем этом. Визуализировать идеальный прыжок. А потом повторить эту визуализацию пятьдесят раз.
Когда я сообщил инструктору, что закончил, уже вечерело. Втайне я надеялся, что для прыжка час слишком поздний, что мы вынуждены будем перенести все это дело на следующий день и у меня появится возможность подольше попрактиковаться. К тому же мне казалось слишком рискованным прыгать в сумерках. Но у инструктора планы были другие.
— Отлично, Ларссен! Ты как раз успеешь прыгнуть в последней на сегодня группе, — сказал он.
Я принялся тщательно укладывать свой парашют с одной-единственной мыслью: не допустить неправильную укладку, из-за которой я могу погибнуть. Я жутко нервничал. Чувствовал себя паршиво. Однако из-за изможденности в конце этого долгого дня я одновременно даже был немного равнодушен к происходящему. Будь что будет.
Наша группа состояла из шестерых человек, усевшихся в тесноте, чуть ли не забравшись друг другу на колени, на полу внутри самолета, в котором ощущался тяжелый запах топлива и который уже начинал разгоняться по взлетной полосе. Когда колеса оторвались от земли и мы начали подниматься в воздух, неприятное чувство у меня усилилось. И все же на этот раз кое-что было по-другому. Я старался сосредоточиться на том, что происходило у меня в организме. Обращал внимание на пульс, покалывание, потоотделение, испускание газов и все остальное. Был скорее готов добиться желаемого, чем не готов, и сам себе объяснял, для чего это все.
Когда мы достигли нужной высоты, члены моей группы начали стремительно исчезать один за другим — там, в темноте. Это произошло быстро. Слишком быстро. Внезапно в очереди передо мной осталось всего двое. Я закрыл глаза и представил безупречный прыжок. Просмотрел весь этот «фильм» несколько раз, как бы с разных сторон. Когда я открыл глаза, единственными оставшимися были только я и мой инструктор. Он стоял на коленях возле двери, улыбаясь. Показал мне, что настал мой черед. Что ж, ничего не поделаешь, остается лишь верить в правильность всего, что он мне объяснял, подумал я, улыбнувшись ему в ответ. Затем не спеша пошел вперед. Схватился за дверную раму. Свесил ноги в открытую дверь. Ощутил безумно холодный ветер.
И прыгнул.
Почувствовал сильнейшее сопротивление воздуха.
Вытянул руки и ноги, чтобы принять позицию, похожую на букву X.
И закричал что есть силы:
«Держу-у-у-усь!»
Физическая сила стала хорошим подспорьем, позволившим мне успешно пройти тренировку по свободному падению. Но я вряд ли бы справился, если бы инструктор не объяснил мне, что всем нам, людям, свойственно избегать действий и явлений, которые кажутся опасными, и не помог рационально воспринять собственные ощущения. По словам горнолыжника Акселя Лунда Свиндаля, своему страху он привык оказывать радушный прием. Это позволяет превращать страх в сторонника, способного подтолкнуть к достижению лучших результатов. Примерно по той же схеме действовал и мой инструктор: дал понять, что прыжок будет безопасным, и преобразовал мой страх в союзника.
В целом аналогичным образом работаю и я сам, когда взаимодействую с людьми как коуч: объясняю, что у страха есть рациональное обоснование, и показываю, как можно использовать это чувство конструктивно. А затем нередко начинаю задавать вспомогательные вопросы.
Чего вы на самом деле очень сильно боитесь?
Как правило, люди дают неточные, абстрактные ответы. Я воспринимаю это как признак того, что страх в данном случае преувеличен. Если стараешься конкретно сформулировать, чего боишься, в итоге становится ясно, насколько необоснованно силен твой страх. Когда, например, к бизнес-леди, беспокоящейся о возможной потере работы, или к спортсмену, сомневающемуся в своей готовности достичь хороших результатов на чемпионате мира, я обращаюсь с вопросом: «Какой станет ваша жизнь при наихудшем варианте развития событий?» — эти люди обычно призна
Действительно ли в предстоящем событии есть что-то, чего надо бояться?
Событие в самом деле требует от меня огромного напряжения сил?
Все это и впрямь настолько страшно, насколько я рисую в воображении?
Ответ на все три вопроса бывает положительным крайне редко; и я воспринимаю это как доказательство того, что, вероятно, все не так уж ужасно.