Место для журавля

– Тебе мою грусть не понять, малыш, – ответил Алёшин. – Многие мудрости – многие печали, – пошутил он, и голос его дрогнул: – Понимаешь, Дарьюшка, я иногда теряю смысл происходящего... Мне уже сорок семь. Научные отличия – пустое. Я достаточно умён, чтобы самому судить о сделанном. Да, были отдельные мысли, озарения... Однако своей концепции, своей убедительной модели Вселенной я так и не создал. Впрочем, и это пустое! Самое страшное, что каждая моя маленькая победа в области мысли отзывалась сокрушительными поражениями на фронтах жизни.

Алёшин вздохнул, ласково взял Дар за руку:

– Понимаешь... Я стал профессором и попутно испортил характер: из весёлого парня превратился в зануду и неврастеника. Написал книгу потерял жену. Ради чего всё это? Все эти потери? Мне больно, когда представлю, сколько мной не сказано ласковых слов, не выпито ключевой воды на привале, не замечено красоты. Я космолог, но звёзды, увы, вижу чаще на коньячных этикетках, чем в небе... Я стал бояться открытий, ибо за всё приходится расплачиваться. Я не хочу, Дарьюшка, написать эту проклятую монографию и потерять тебя.

– Мне трудно с тобой, – неожиданно для Алёшина согласилась жена. – Ты чересчур неровный. Непредсказуемый. То добрый и нежный, а то язвительный и вспыльчивый. Я знаю – это не со зла. Я знаю также, что крупные личности часто бывают импульсивными. Поэтому я многое прощаю тебе. Однако мне от этого не легче. Я не знала, что любить человека так непросто.

Алёшин порывисто привлёк её к себе, виновато попросил:

– Не казни меня так, Дарьюшка. Я не хуже и не лучше других. Ты увидела во мне лучшее – тогда, ночью, когда пришла... Но во мне, кроме света, живёт и мрак. А сколько привносит в нас жизнь?! Сколько во мне чужого? Не только мудрых мыслей и возвышенных слов, но и чужого мусора, грязи, обид, усталости?

Дар поцеловала мужа.

– Я вовсе не казню тебя, – улыбнулась она. – Поэтому я сейчас иду спать, а ты можешь ещё поработать.

Дар показалось, что она только легла и закрыла глаза, как её позвал Геннадий:

– Проснись, милая.

Она краем глаза глянула в окно – там стояла ночь.

– Такси ждёт, – сказал Алёшин и пощекотал губами у неё за ухом. – Я заказал... Только ни о чём не спрашивай. Уговор?! Я помогу тебе одеться...

Она пробормотала что-то, соглашаясь, однако до конца не проснулась. Если к телу, своей земной оболочке, Дар привыкла очень быстро и даже полюбила его (сама ведь выбирала), то вот образ жизни людей, масса алогичных обстоятельств и ситуаций, на которые приходилось тратить нервную энергию, всё это очень утомляло. В бытность эфирным существом, Дар считала сон анахронизмом. Теперь же только он и приносил кратковременное избавление от забот и постоянного напряжения. Первые дни Дар вообще спала напропалую. Алёшин называл её «спящей красавицей», тревожился о здоровье, но потом привык и смирился, как с данностью.

Проурчал лифт. На улице Дар стеганула ноябрьская стынь, но машина стояла возле самого подъезда, и через несколько секунд она снова очутилась в тёплой полутьме.

Такси рванулось в ночную пустоту улиц.

– Подремли, малыш, – прошептал Алёшин, привлекая её голову к своему плечу. – Ехать долго, подремли.

Дар не видела, как выбиралась машина из переплетения проспектов и улиц большого города. Она дремала до самых Пулковских высот. Затем среди холодных звёзд возникли купола обсерватории, и такси остановилось. Алёшин заскочил к дежурному, вышел с ключами.

– Сегодня на Большом не работают, – пояснил он, увлекая Дар в высокое гулкое помещение. – Это наша гордость – шестидесятипятисантиметровый рефрактор.

Алёшин замолчал, так как слова под сводами купола казались лишними и никчёмными. Он подвёл жену к окуляру телескопа, отрегулировал высоту сиденья.

...На неё буквально упали знакомые созвездия!

Дар всем естеством ощутила их близость, потому что знала их не по звёздным атласам, а лично, именно естеством – тем, полузабытым, эфирным, которое переносило её сознание в неизмеримых далях Галактики. Впервые боль утраты – огромной, невосполнимой! – пронзила её, оглушила, заставила сжаться на холодном поворотном кресле.

В один из выходных Алёшина, когда он отправился на дачу, Дар решила повидать «это чудовище – Меликова». Она знала, что вместе с бессмертием потеряла после «отречения» и все свои необычные для людей способности. Но она также знала, насколько выше её мозг и психика, насколько тоньше их устройство по сравнению с земными. Хоть что-нибудь она увидит. Эманация зла обычно бывает ярко выраженной. Если постараться, то заглянуть в душу проректора, о котором столько толкует муж, будет не так уж сложно. В конце концов, Медиков – объективная преграда на пути Алёшина. Даже по условиям эксперимента ГИДЗа, прими она их, опекун обязан устранить преграду. Алёшин должен как можно скорее закончить монографию и опубликовать её.

Она долго ходила возле института. Слева от здания, возле стоянки машин, позвякивая, разворачивались трамваи. Пассажиры то набегали гурьбой, то исчезали в вагонах, и на остановке вновь становилось пустынно.