Место для журавля

Она сразу узнала чёрную «Волгу» Меликова. Хромированные подфарники, красные чехлы сидений. Всё, как говорил Геннадий.

Молниеносно и точно Дар определила ход последующих событий. Трамваи выходят на круг через три-четыре минуты. Путь проректора к машине в любом случае пересекает трамвайную колею. Во время разворота Меликов должен стоять здесь – ни на сантиметр в сторону. Она заговорит с ним, затем сделает вид, что обозналась, начнёт шутить, незаметно увлечёт и выведет его в нужную точку. Задний вагон лишь краем заденет его голову. Но этого окажется достаточно, чтобы «чудовище» месяца три-четыре провалялось в больнице и вышло на волю с частичной амнезией. Для жизни такая потеря памяти не помешает, а вот из института придётся уйти...

Дар поёжилась. Алёшин купил ей тёплую шубу, а вот сапожки по недомыслию взял осенние. Крещенский мороз пробрался к ногам, и Дар постукивала ими. Материальное тело теперь казалось ей нелепым и крайне не приспособленным к жизни. Эти жилища, одежда, бесчисленные болезни и опасности... То ли дело мчаться среди звёзд в виде яростного сгустка систем силовых полей, быть и неотъемлемой частицей Вселенной, и её хозяином.

Высокая дверь института открылась, наверное, в сотый раз за последние часы и выпустила Меликова на улицу. Дар шагнула ему навстречу.

«Опекун обязан устранить преграду...»

Она сосредоточилась и без труда заглянула в душу проректора. Там оказалось крайне тоскливо и ещё холодней, чем на улице. Мысли Меликова шли бессвязно, толчками, натыкаясь одна на другую:

«...Боль вроде непостоянная, приходящая, но если лопнет сосуд, эта язва меня доконает. На операцию не согласился. Каждый раз есть две опасности: потерять много крови, а в случае операции... Да что об этом думать... Мы предполагаем, а случай решает...»

«Цветы... Не забыть купить цветы. И конфеты. И спрятать дома вермут. Если Лялька приведёт своих „динозавров“, они опустошат холодильник, везде нагадят своими сигаретами – кучки пепла находишь потом даже в платяном шкафу».

«Опять звонили из журнала. А я всё тяну и тяну со статьёй. Погружаюсь в сотни нелепых и никому не нужных бумаг, дремлю на совещаниях и заседаниях. Проклятое „некогда“! Некогда просто сесть за письменный стол, разложить записи и выписки, подумать... Это так сладко – думать. Если только я не разучился. За четыре года ни одной статьи. Конечно, можно было бы завести „негров“. Как Алёшин, например. На него вся кафедра пашет, а он их за это презирает и держит в чёрном теле. Овчаренко ещё в прошлом году мог защититься – нет, придержал. Тихонько, незаметно. И главное, гад, моими руками. Сам же, наверное, всё вывернул наизнанку: мол, Меликов палки в колёса вставляет. Не хочется ему терять такого адъютанта, это понятно. Кому хочется что-либо терять...»

И тут Дар буквально оглушила волна липкого страха:

«Не удержаться, нет! Он молодой, напористый, его знают в президиуме академии. Он умеет блеснуть, показать свою незаменимость в любом деле. А что умею я? Копаться в рутине административных дел, нести всё на своём горбу... Кому это нужно? Во всяком случае, Алёшин, заняв моё место, не станет утруждать себя заботами. При желании всегда найдётся какой-нибудь Овчаренко, который станет преданной тенью, роботом-исполнителем...»

«Опять боль! Мне нельзя волноваться – лопнет язва. А не лопнет, так придёт Алёшин... Придёт и растопчет! Я представляюсь, ему анахронизмом, знахарем в сверкающем храме науки. И что с того, что Алёшины превратили этот храм в рынок? Да, они имеют „товар“. Но они не живут мыслями, а продают их. И философия из диалогов мудрых превращается в соперничество знающих, из обмена возвышенным в возвышенный обман... Кроме того, Меликов, ты уже стар, хоть и не сед. А Алёшин не придёт... Он уже пришёл в храм, ты его сам привёл, за руку, было дело. И он не растопчет. Он уже растоптал и пошёл дальше, не заметив то, что было тобой, Меликов...»

Дар вдруг услышала панический звон трамвая, лихо вылетевшего на поворот, и мгновенно очнулась.

Проректор шёл трамваю наперерез, точнее, стоял уже на рельсах, ничего не замечая и не слыша голоса гибели. Сейчас огромная красная машина ударит его в бок, сомнёт и бросит под колёса...

Дар кинулась вперёд, рванула Меликова за отворот пальто. Он отлетел в сторону, грузно упал на спину, в снег, но тут же повернул к обидчику широкое дряблое лицо. Только теперь Медиков услышал душераздирающий звон трамвая, увидел вагоновожатую, закрывшую лицо руками, и понял, где он уже почти был и откуда чудом вернулся.

– Простите, ради бога, простите... – бормотал он, нашаривая в снегу то ли очки, то ли отлетевшую при падении шапку.

Дар потянулась к Меликову, чтобы помочь ему подняться. Он схватил её руку, стал тыкаться в неё холодными мокрыми губами.

– Я так обязан, так обязан, – приговаривал он. – Вы спасли... Скажите своё имя! Как вас отблагодарить?..

Дар вырвала руку, затерялась в толпе любопытных, тотчас же собравшихся на месте происшествия.