Метаморфозы. Новая история философии

До примерно конца 1960-х годов оптимизм Кондорсе вдохновлял международную политику «развития», прежде всего экономического, но также и социального. Суть была в том, чтобы развивать все общества и перераспределять равномерно и справедливо плоды и достижения их деятельности. Идеи Мальтуса в это время, так или иначе, были связаны с «расовой гигиеной». Активная фаза транзит «от Кондорсе к Мальтусу» в глобальных умонастроениях началась в 1968 году, с выхода статьи Гаррета Хардина (1915–2003) «Трагедия общин» (The Tragedy of the Commons), которая обновила мальтузианский сценарий, предположив, что любая международная помощь просто отсрочивает восстановление равновесия[147], и введением генетиком Полом Эрлихом в его бестселлере «Демографическая бомба» (The Population Bomb) в обиход понятия «демографический взрыв»[148], который он использовал в качестве аргумента в поддержку политики массовой контрацепции и даже стерилизации в «перенаселённых» частях мира. Следующим эпизодом этого перехода, точнее возврата к Мальтусу, было то, что начало 1970-х годов ознаменовалось беспрецедентной критикой обещаний благотворительных и социалистических режимов на фоне снижения отдачи от государственных инвестиций и, соответствующего увеличения налогового бремени; появлением высоко-технологичных (компьютеризированных) сценариев от Римского клуба (первый из них, напомним, появился в 1972 году), устанавливавших новые «абсолютные» пределы роста; бойкотом арабской нефти после арабо-израильской войны 1973 года. На третьем этапе – к концу 1970-х годов – развивающиеся страны всё никак не могли обрести политическую стабильность или преодолеть экономическую отсталость, более того, разрыв между богатыми и бедными нациями, а также богатыми и бедными внутри каждой наци, снова начал увеличиваться, что привело ко всё более и более пессимистичному отношению к перспективам глобального развития, биологи и экологи начали теснить экономистов в качестве «пророков» дальнейшего развития, о человечестве снова заговорили как о «раковой опухоли на теле природы», развитые страны стали ограничивать производство, а развивающиеся – рождаемость.

Как и прежде, эта дискуссия была тесно переплетена с её политическим контекстом. Некоторые критики указывали на геополитические тревоги, лежащие в основе опасений роста населения стран Третьего мира, ровно в тот момент, когда ранее колонизированные государства утверждали суверенный контроль над своими ресурсами. «Нефтяной шок» 1973 года как раз и был проявлением неомальтузианских страхов, но также и результатом этих геополитических изменений. Поскольку нефтяные компании работали над восстановлением контроля над ценами, они ухватились за новые способы измерения запасов нефти (в частности, так называемую «теорию пика нефти» Мэриона Кинга Хабберта (1903–1989) 1956 года). В этом контексте, как заявил географ-марксист Дэвид Харви в 1974 году, стало окончательно очевидно, что дискуссии о населении и ресурсах никогда не были политически нейтральными[149].

Ламаркизм, вслед за Кондорсе, предлагал двойной взгляд на этику и на общество в целом. В нём подчеркивалась общая важность среды/окружения в формировании нынешнего и будущих поколений посредством наследования приобретённых черт, со схемой «использование – повторение – привычка – привыкание» в качестве основного механизма. Это подразумевало возможность формирования будущего: нынешние изменения могут быть унаследованы как предполагаемые биологические или культурные черты, подлежащие дальнейшей разработке и усложнению в будущем. Поэтому в политических терминах последователи Мальтуса и Дарвина – это консерваторы, «правые», в биологических – представители натуралистической биологии, а, соответственно, Кондорсе и Ламарка – левые, либералы и социалисты, а также сторонники «конструктивистской» биологии. В более антропологических терминах это различие между, соответственно, расистами (последователи Мальтуса) и креационистами (последователи Кондорсе). Мальтузианский подход фокусируется на адаптации индивида через борьбу как средстве прогрессивной социальной эволюции; ламаркистский, в свою очередь, подчёркивает роль социальной сплочённости как средства социальной эволюции общества, в котором индивидуальные интересы, как правило, подчинены на благо группы.