Метаморфозы. Новая история философии

«В разведении знаменитой лестерширской породы овец цель состоит в том, чтобы получить их с маленькими головами и маленькими ногами. Исходя из максимы, что на этом пути нет пределов изяществу, какое вам заблагорассудится, очевидно, что мы могли бы продолжать до тех пор, пока головы и ноги не начнут полностью исчезать, но это настолько ощутимый абсурд, что мы можем быть совершенно уверены, что эти предпосылки не справедливы и что, действительно, существует предел, хотя мы не можем его увидеть или точно сказать, где он находится… Я бы без колебаний заявил, что если бы разведение продолжалось вечно, голова и ноги этих овец никогда не были бы такими маленькими, как голова и ноги крысы»[155].

Монстры множатся в этом разделе, создаются по мере того, как отрицаются возможности их существования. Мы видим гвоздику, «увеличенную до размеров большой капусты», человеческие тела с четырьмя глазами и четырьмя ногами и деревья, которые растут горизонтально. Таким образом, Мальтусу удаётся включить сатирическую риторику антинаучной традиции Джонатана Свифта в защиту «правильных» эмпирических рассуждений. Никогда напрямую не подвергая сомнению обоснованность целей Кондорсе или нравственность его средств, Мальтус представляет своего оппонента как чрезмерно искажающего гармонию естественного мира.

Мальтус выступает ещё более ярым адвокатом права тела в своей критике У. Годвина. Когда, например, он дублирует утопию Годвина, то отказывается признать одну из центральных гипотез своего оппонента о том, что страсть между полами исчезнет. Точно так же, как Кондорсе был косвенно охарактеризован как дерзкий нарушитель естественного хода вещей, Годвин становится бездушным, бессердечным подавителем справедливых требований и потребностей тела. Человеческое тело, по Мальтусу, непригодно для утопии не из-за своих слабостей, но, напротив, своих сильных сторон, не пороков, но добродетелей. Интенсивность страданий в теле, лишённом сексуального удовольствия (и, следовательно, не способном к воспроизводству), прямо пропорциональна здоровью и легитимности удовольствия, которого ему не хватает. Мальтус представляет все схемы Годвина по самодисциплине и осуществлению власти разума над телом исключительно как рецепты его ослабления. Так же, как Кондорсе казался создателем бесчисленных чудовищ, Годвин предстаёт изобретателем изощрённых телесных пыток. Годвин утверждает, что тело «реально» лишь постольку, поскольку разум воспринимает его. Таким образом, говорит Мальтус, человек, который только что прошёл 20 миль, но не почувствовал усталости, потому что его оживила какая-то неотложная «возвышенная» цель, по мнению Годвина, не должен испытывать никакой «реальной» мышечной усталости[156]. Годвин, согласно Мальтусу, считает, что способность разума делать тело «нереальным» и, таким образом, преодолевать его потребности, практически безгранична. Отрицая это, Мальтус утверждает, что переживания тела реальны независимо от сознания и разума. Тем самым, он представляет ход рассуждений Годвина как преступный, связанный с доведением людей до смерти и «подстёгиванием измученных лошадей». По мере продвижения аргументации Мальтуса, Годвин кажется виновным ещё и в том, что он лишает людей еды и сна. Короче говоря, Мальтус восхищается способностью организма одерживать победу над любой дерзкой схемой его улучшения, перестройки, подавления или обесценивания.

Мальтус указывает Годвину, что нет никаких признаков того, что тело становится подчинённым разуму. Даже философы – а писал он это осознанно, так как у него была серьёзная хроническая болезнь – не могут терпеливо переносить зубную боль. В человеческом теле нет изменений, и отношение ума к нему практически не меняется. Кондорсе он адресует указание на то, что, хотя искусство сделало продление жизни «неопределённым», но не «бесконечным». Садоводы могут выращивать гвоздики «неограниченно» больших размеров, но ни один человек никогда не сможет сказать, что он видел самую большую гвоздику, которая когда-либо будет выращена. Единственное, что он может сказать, так это то, что гвоздика никогда не будет такой большой, как капуста. Предел есть у всего, хотя он чаще всего и не определён. Есть предел и продолжительности человеческой жизни, хотя никто не может установить его с точностью до года. Таким образом, с точки зрения Мальтуса, Кондорсе смог «доказать» земное бессмертие человека лишь посредством неправильного использования слова «неопределённый», при этом не показав никаких органических изменений в человеке, которые доказали бы возможность его совершенства в этом реальном мире.