Метаморфозы. Новая история философии

Считалось, что религия скрепляет общество, а следовательно атеисты и нерелигиозные люди рассматривались не просто как «несчастные» люди или «безобидное меньшинство», но как те, кто стремится к распаду общества. И снова Э. Бёрк был одним из первых и наиболее последовательных представителей этой точки зрения. Его последователи полагали, что революция была результатом философского заговора с целью уничтожения христианства. В 1797 году, с публикацией так называемых «доказательств» аббатом Огюстеном Баррюэлем (1741–1820) во Франции и эдинбургским профессором Джоном Робисоном (1739–1805) в Великобритании, дошло до того, что в духе «теории заговора» стали считать, что либо «философы» (последователи Кондорсе), либо «масоны» и «иллюминаты» (тайные общества), либо какая-то комбинация того и другого, вызвали революцию и спланировали падение монархии. Согласно популярным версиям подобных аргументов, «философы» считали, что прежде чем станет возможным свергнуть монархию, сначала должна быть свергнута религия.

Но далеко не все считали, что революционным представлениям о конце бедности и неравенства можно просто противопоставить смесь идей из Книги Бытия и политической экономии, что можно найти у позднего Э. Бёрка, или акцент евангелистов на грехе, его искуплении и бренности земной жизни. И вот для таких читателей в первом издании своего «Опыта» в 1798 году Т. Р. Мальтус предлагал аргументацию невозможности «общества, все члены которого должны жить в непринуждённости, счастье и сравнительном досуге; и не беспокоиться о том, чтобы обеспечить средствами к существованию себя и свои семьи».

Итак, XVIII век закончился Французской Революцией, а вместе с ней и концом оптимизма по поводу прогресса. Наполеону Бонапарту не потребовалось много времени, чтобы почувствовать угрозу со стороны «идеологов», к которым он относился с нескрываемым презрением и враждебностью. В Британии реакция была ещё более жёсткой и гневной, поскольку люди с ужасом наблюдали за кровавыми событиями по ту сторону Ла-Манша. Поэтому неудивительно, что работы, нападающие на оптимизм, пользовались здесь большой популярностью. Прежде всего, в этом отношении отличился как раз Томас Роберт Мальтус со своим «Опытом». Все усилия по совершенствованию и движению вперёд обречены, утверждал Мальтус. Пытаться улучшить ситуацию, особенно с помощью какой-либо всеобъемлющей государственной схемы, значит только накапливать гораздо больше страданий в будущем. Запасы продовольствия могут быть улучшены только с арифметической скоростью. Численность населения потенциально увеличивается с геометрической скоростью. Следовательно, неизбежно будет продолжаться «борьба за существование», в которой более слабые или неадекватные будут уничтожены.

Основа рассуждений Мальтуса была «провиденциальной». Между прочим, Мальтус не был в этом одинок. Его товарищ, также англиканский священник, архидиакон Уильям Пейли (1743–1805), который ещё более подробно показывал в своих трудах по «естественной теологии», что мир Творца – это мир изысканного замысла, а потому думать, что кто-то должен, не говоря уже о том, что мог бы улучшить дело своими руками, близко к богохульству. Уильям Пейли принял факт наличия конфликта, на который указывала теория Мальтуса, но отреагировал так, как это должно было характерно для искушённых теологов, когда они комментировали научные открытия: не отрицать факт, но попытаться обобщить и в таком виде абсорбировать в религиозные представления. В руках Пейли мальтузианский Закон был средством для периодического восстановления гармонии природы. Отнюдь не являясь механизмом перемен, это была защита статус-кво как в природе, так и в обществе.

Как Пейли, так и Мальтус сформировали свои этические философии на основе утилитаристских взглядов – для них добродетель заключается в извлечении из природного материала, предоставленного Творцом, максимального счастья для наибольшего числа людей. Они очень по-разному повлияли на Ч. Дарвина. Пейли подчёркивал идеальную адаптацию, Мальтус – конфликт. В чём-то они были противоположны друг другу. Но Дарвин синтезировал их. У него борьба одновременно объясняет и производит адаптацию. Немного иначе, но с тем же результатом и смыслом о ненужности и тщетности любых попыток улучшения жизни, рассуждал и Дэвид Юм (1711–1776), которого совершенно закономерно Томас Генри Гексли (1825–1895), главный популяризатор дарвинизма в XIX веке, назвал предтечей и источником теории эволюции Чарльза Дарвина. У Юма всё сводилось к индукции, то есть к тому, что было, и невозможности дедукции, то есть того, что возможно, поскольку возможно только то, что было. Present и даже Future Perfect. Не «совершенное», но «совершённое» время!

Несмотря на подзаголовок «Опыта» – «с комментариями теорий У. Годвина, Ж. Кондорсе и других авторов», прямая критика Т. Р. Мальтусом программ социального страхования, предлагаемых Кондорсе была поверхностной. Предложениям Кондорсе было посвящено чуть более 10 из почти 400 страниц книги.