Метаморфозы. Новая история философии

Итак, первые практические предложения по ликвидации бедности путём создания универсальной системы социального страхования и обеспечения относятся к 1790-м годам и были прямым результатом Американской и Французской революций. Это не были предложения по решению «социальной проблемы», как это стало пониматься в XIX и XX веках. Целью схем, обсуждавшихся Кондорсе, не было устранение враждебности рабочего класса по отношению к частной собственности или преодоление антагонизма между трудом и капиталом, поскольку они ещё не воспринимались как неразрешимые проблемы. Социальные и политические предложения шли рука об руку, поскольку целью было не только облегчить участь бедных, но и воспроизвести на европейской земле условия существования жизнеспособной коммерческой республики, подобной американской. Все должны были стать гражданами.

Падение М. Робеспьера в 1794 году, голод 1795 года и фактическое банкротство якобинского государства привели к массовому отказу от планов по искоренению бедности. Административная практика Термидора (июль 1794 – ноябрь 1795) была возвратом к дореволюционным формам помощи населению. После конкордата Наполеона в 1801 году церковь также поспешила вернуть себе как можно больше из благотворительной и образовательной сферы, которая традиционно была её вотчиной. Даже среди республиканцев крупномасштабные эксперименты по борьбе с бедностью были поспешно забыты. Забыты среди умеренных республиканских лидеров вплоть до XX века! К концу XIX века были предприняты некоторые примечательные попытки переосмыслить республиканское понятие взаимозависимости и социальных обязательств, особенно в работах Э. Дюркгейма (1858–1917), но практические результаты попыток Леона Буржуа (1851–1925) и Радикальной партии развить на основе этой работы «солидарную» политическую философию и законодательную программу были откровенно слабыми. В викторианской Великобритании (1837–1901) «республиканцев» помнили за их нападки на налогообложение и бумажные деньги, а не за их социальные предложения. И даже в эдвардианской Великобритании (1901–1910) «республиканство» считалось «сектой», проповедовавшей атеизм и сексуальное распутство на улицах Лондона. Таким образом, вызов республиканцев английской конституции и церкви был проигнорирован и вычеркнут из памяти и истории. Вместо этого на первый план была выдвинута так называемая «промышленная революция» как один из важнейших «фактов» английской истории, которому вся Европа должна была быть обязана двумя великими системами мышления – экономической науки и её противоположности, социализма.

Эта «историческая линия» была запущена «первым» Арнольдом Тойнби (1852–1883)[136], английским экономистом, в его посмертно опубликованной работе ‘Industrial Revolution’ (1884). Описание А. Тойнби «промышленной революции» настаивало на том, что именно «промышленная свобода», а вовсе не Французская революция и её репрессии, ответственны за разделение и отчуждение классов. Тем самым он отвлекал внимание от политической реакции на революцию и переносил источники «травмы», то есть классового расслоения общества, в чисто индустриальную среду, а потому особенности британской монархической и конституционной системы должны были и действительно стали относиться к «естественным» и «само собой разумеющимся». Так, будь то «промышленная свобода» А. Смита, «животные, ищущие золото» Д. Рикардо или даже «выживание наиболее приспособленных» Ч. Дарвина – всё это стало рассматриваться в рамках этой сфабрикованной «родословной» как единое целое.

Именно «доктрина свободного труда» А. Смита стала главным оружием против методов, с помощью которых рабочие стремились улучшить своё положение. Хотя в действительности, что мы и попытались показать, деятельность А. Смита и его последователей, в том числе Кондорсе, была нацелена на прямо противоположное – более эгалитарное общество и разработка конкретных интеллектуальных и институциональных механизмов его построения. Всё это было перевёрнуто с ног на голову «политической экономией» и «социализмом» XIX века. Лучшее стало врагом хорошего! Зачем улучшать положение людей при капитализме, если их надо подтолкнуть к его разрушению? Таким образом, социализм XIX века был «придуман» как таран против любых идей реформизма и улучшения общества. И «левые», прежде всего марксисты, с радостью приняли такую повестку, хотя бы потому, что это позволяло им вмешаться в исторические «мейнстрим»-дебаты, а также из-за убеждённости, что политика того периода скрывала более фундаментальную и скрытую для неподготовленного взгляда «социальную напряжённость». Типичным для такого подхода было, например, убеждение в том, что единственное, на что были способны чартисты[137], так это простое улучшением «политической машины», и что чартизм был, следовательно, всего лишь «страстным, но не «рациональным» отрицанием существовующего порядка.