Метаморфозы. Новая история философии

Обычно возникновение социал-демократии датируется либо «ревизионистской» критикой Маркса Эдуардом Бернштейном (1850–1932) в 1890-х годах; либо теорией капитала «фабианцев»; либо предложениями Луи Блана (1811–1882) в ходе революции 1848–1849 годов во Франции о «государственном социализме», основанном на партнёрстве между ассоциациями производителей и «якобинской» государственной властью; либо на предполагаемую сделку, заключённую в 1860-е годы между О. фон Бисмарком (1815–1898) и Ф. Лассалем (1825–1864), первым лидером немецкой социал-демократии, целью которой было установление формы «государственного социализма». Но все эти трактовки «ставят телегу впереди лошади». Социал-демократия предшествовала возникновению социализма XIX или XX века, будь то в его «утопической» или «научной» форме. Ведь именно яростная реакция на то, что можно было бы назвать «первой социал-демократической программой» по ликвидации бедности и неравенства, привела к появлению того, что стало называться «социализмом». Вот почему «социализм» в трудах А. Сен-Симона, Ш. Фурье и Р. Оуэна принял такую «аполитичную» и «антиреспубликанскую» форму – главным образом для того, чтобы хоть как-то избежать враждебности, с которой столкнулась социал-демократия.

Предложения Кондорсе возникли на уникальном стыке рационалистического оптимизма эпохи Просвещения, влияния демократических революций и ощущения возможности объединения концепции А. Смита о потенциале «коммерческого общества» с «современной» республиканской формой. В течение XIX и XX веков они были вытеснены – не столько стихийно, сколько сознательно и целенаправленно – противоположными крайностями индивидуализма и невмешательства, и, соответственно, языка производителя и потребителя, с одной стороны, и социализма и языка рабочего и капиталиста, с другой стороны.

Кондорсеанское и мальтузианское наследия

Итак, Мальтус открыто объявил «[ц]ель [его] сочинения заключается не столько в предложении проектов улучшения, сколько в том, чтобы указать необходимость довольствоваться способом улучшения, предписываемым нам природой, и не противодействовать успехам которые явятся следствием этого способа, если ничто не будет препятствовать его действию…

[Н]е во власти богатых доставить бедным работу и пропитание, поэтому бедные, по самой сущности вещей, не имеют права требовать oт них того и другого. Эти важные истины вытекают из закона народонаселения. Поэтому, раз убедившись в них, низшие классы выказывали бы больше терпения в перенесении тягостного положения, в котором они могут оказаться. Нужда не вызывала бы в них такого негодования против правительства и богатых людей; они не выражали бы постоянной готовности к неповиновению и мятежу, а, получая вспомоществование от общественного учреждения или частного лица, они чувствовали бы больше признательности и лучше ценили бы его…

Если эти истины со временем получат всеобщее распространение, что вовсе не представляется невероятным, низшие классы народа станут более миролюбивы и склонны к порядку; они не так легко будут готовы на возмущение в неурожайные годы; их труднее будет волновать возмутительными книжонками, ибо они будут понимать, как мало зависят от революции высота заработной платы и средства для содержания семьи… (179) [Вследствие этого], высшие и средние классы получат возможность постепенно улучшать порядок управления, не боясь больше… революционных насилий… Возрастание населения, которое будет вызвано улучшением общественных условий, не окажет угнетающего влияния на прогресс, ибо влияние это определяется отношением между численностью населения и средствами существования, а никак не абсолютным числом людей»[140].

Как видим, рецепт, предлагаемый Мальтусом, всё тот же – смириться и ждать, когда природа всё решит за нас, не мешать ей. То есть никогда!

Тем не менее, люди более склонны отождествлять себя с развитием, нежели сохранением своего потенциала. Это означает, что мы не являемся «людьми» на 100 % до тех пор, пока наши биологические тела не будут каким-то образом улучшены. С этой точки зрения, бедность следует объяснять не отсутствием решимости следовать своим благим намерениям, а изначальной неспособностью (греховной природой?) признать невозможность человеческой природы соответствовать своим собственным идеалам.