Метод Нострадамуса

— Мало ли что. Короткое замыкание, одна искра — и готово. Здесь же все сухое, как порох… — Ефим Моисеевич закашлялся. — Что мы стоим, как две еврейские невесты у витрины с искусственными членами? — просипел он, мучительно перхая и колотя себя по впалой груди костлявым кулачком. — Надо уносить ноги, молодой человек! Пропади оно все пропадом! Как ни дороги мне эти бумаги, а жизнь таки дороже.

— Да откуда там короткое замыкание? — заупрямился Глеб. — Там же ни одного провода, ни единой розетки!

— Откуда я знаю?! — окончательно взбеленившись, визгливо крикнул старик. — Может быть, это я, старый дурак, неосторожно бросил окурок. Я готов за это ответить, все равно отвечать придется за все, и не вам, а мне, но потом, наверху! Лучше уж пуля, чем сгореть заживо!

Дым из коридора повалил гуще, стало трудно дышать. Нужно было и впрямь уносить ноги, но Глеба что-то держало, и это была не припрятанная под кожухом генератора папка. Окурок, по рассеянности брошенный Ефимом Моисеевичем прямо в груду столь милых его сердцу архивных документов, был вещью еще более невообразимой, чем короткое замыкание в помещении, где отсутствует наружная электропроводка. Кроме того, даже будучи сухими, как порох, бумаги в туго набитых, перетянутых веревками, спрессованных в почти монолитные стопки папках горят очень неохотно. Попробуйте-ка поджечь закрытую книгу! А стопку книг? Да такая стопка разгорится далеко не сразу, даже будучи брошенной в костер! А тут за какую-нибудь пару-тройку минут, изволите ли видеть, из случайной искры не только возгорелся пламень, но и образовалось какое-то «чертово пекло»!

Глеб сосредоточился на своих обонятельных ощущениях и понял, что не ошибся: да, действительно, сквозь удушливую вонь горящей бумаги пробивался слабеющий с каждой секундой летучий аромат бензина. Это был уже не запах, а только тень запаха, однако Глеб знал, что он ему не чудится.

Окончательное понимание пришло к нему, когда он увидел под мышкой у Ефима Моисеевича предмет, обернутый черным полиэтиленовым пакетом.

— Надо уходить, — неожиданно спокойным голосом повторил старик.

— А это, — Глеб, не трогаясь с места, кивнул на пакет, — самое дорогое? На память?

— Что вы, как можно! Просто личные вещи. А вы ничего не хотите прихватить с собой?

— Нет, — ответил Сиверов, покосившись на устье коридора, теперь похожее на жерло огромного дымохода. — Пойдемте, Ефим Моисеевич. Уходить придется через библиотеку.

Старик медлил, как будто это не он только что рвался вон из хранилища, как пудель на прогулку.

— Неужели здесь не осталось ничего, чем бы вы дорожили?

— Да нет же! — имитируя легкое раздражение, огрызнулся Глеб. — Пойдемте уже, не то как раз превратимся в шашлык!

— А я думаю, что вы здесь кое-что забыли, — медленно проговорил Ефим Моисеевич. — И еще я думаю, что вам придется эту вещь забрать.

— Старый осел, — чуть ли не с нежностью сказал Сиверов, глядя в широкое дуло наведенного ему в лоб пистолета. — Вы сильно поторопились с этим поджогом, Ефим Моисеевич. То, что вам нужно, лежит под кожухом генератора. Ступайте и возьмите, если вам неймется, а я туда ни за какие коврижки не полезу.

— Полезешь, щенок, — уже совсем другим, жестким, прямо-таки железным голосом пообещал старик, и его большой палец уверенно взвел курок. — Еще как полезешь! Как миленький! И принесешь в зубах то, что украл.

— Даже не подумаю, — лениво сообщил Глеб. — Какой мне резон? Все равно подыхать, так зачем напоследок еще и из шкуры лезть?

— Ну и подыхай, шлимазл, — сказал Ефим Моисеевич и нажал на спуск.

Несмотря на возраст, реакция у него оказалась отменная, и, когда вместо выстрела раздался только сухой пистонный щелчок, старик белкой, по-молодому отскочил метра на два в сторону и чуть ли не на лету передернул ствол.

Обернутая полиэтиленом тяжелая папка при этом выскользнула у него из-под мышки и шлепнулась на пол. Ефим Моисеевич вторично спустил курок едва ли не одновременно с этим шлепком, но выстрела снова не получилось.

— Цемент плохо воспламеняется, — сочувственно сказал ему Глеб.

— Что?!

— Я говорю, в патронах у вас не порох, а цемент. Я нашел в кладовке целый мешок. Черт знает, сколько лет он там простоял, прежде чем сгодился для хорошего дела. Сначала я думал просто вынуть патроны, но вы же проверяете обойму каждый раз, как возвращаетесь сюда! В общем, пришлось повозиться. Даже и не пытайтесь, — добавил он, увидев, как рука старика снова оттягивает на себя ствол пистолета. — Только время зря теряете, а его у вас и так немного. Интересно, что вы скажете Жуковицкому, если бумаги сгорят?

Ефим Моисеевич все-таки щелкнул курком.

— Что теперь? — давясь густеющим дымом, поинтересовался Сиверов. — Бокс, дзюдо?

— Чтоб ты сдох, глупый гой! — взвизгнул старик и, швырнув в Глеба пистолетом, нырнул в коридор, где из непроглядно густого дыма уже доносились гул и потрескивание набирающего силу огня.

— Только после вас, — вежливо ответил Сиверов, но Ефим Моисеевич его уже не услышал.