Меж двух огней

Обернувшись в ожидании кровавого следа, я, к удивлению, не нашёл ничего. Хотя с чего бы взяться крови, если немногочисленные мелкие порезы, которыми меня наградили бандиты, уже покрылись корочкой. Внутренних повреждений стоило опасаться сильнее.

Я ввалился в трактир, и толстяк-владелец бросил в мою сторону быстрый взгляд.

— Не натечёт? — спросил он, теребя в руках тряпку и деревянную кружку. Я не сразу понял, что он имел в виду.

— Нет.

Короткое слово взорвалось в мозгу фейерверком, намекая на то, что с разговорами можно повременить.

— Отлично, как раз давеча убирался. Не хотелось бы, милсударь… сами понимаете.

Постояв минуту в проёме в ожидании помощи, я убедился, что хозяин трактира был не из тех, кто спешит на выручку ближнему своему, и двинулся к лестнице. Грязь, безраздельно царившая в помещении, заставляла усомниться в его словах. С другой стороны, это ведь другой мир. Кто знает, может, трактирщику не одна сотня лет, и для него десять лет как один день для японца? Но что-то подсказывало, что мироздание не настолько благоволило людям, чтобы раздавать бессмертие всем подряд.

— Вторая дверь налево, — сказал он, не отрываясь от тряпки. Похоже, моё состояние его ничуть не смущало. Наверняка за годы жизни в трущобах он повидал и не такие сцены.

Карабканье вверх оказалось до странности тяжёлым подвигом. Раз в три-четыре ступеньки — пауза, чтобы отдышаться и успокоить мельтешение мушек в глазах. Поскрипывание досок под ногами почему-то придавало сил. Словно рассохшаяся лестница болела за меня. Эту причудливую фантазию я поспешил списать на сотрясение. Не стоило ударяться в делирий в конце пути.

Весь второй этаж занимал коридор, по обе стороны которого виднелись грубо срубленные двери. Я с холодком представил, как ломился бы в каждую, если бы не помощь толстяка. Он был по-своему добр.

Я опёрся о косяк нужной двери и, собравшись с духом, постучал. Ответом стала тишина. Я попробовал вновь — настойчивее, злее, рискуя вогнать в кулак занозу.

Внезапно дверь распахнулась, и руку, оттянутую в замахе, остановила железная хватка. Волосы Вероники растрепались, видимо, от сна, вместо привычного одеяния тело прикрывала просторная льняная рубашка до колен, а в её глазах пылало мстительное пламя. Однако, едва она разглядела моё незавидное состояние, злость сменилась… нет, дополнилась изумлением и сонмом незаданным вопросов. Она молча втянула меня внутрь, захлопнула за мной дверь и приказала:

— Ложись.

Мансарда постоялого двора не отличалась изысками. На видавшем виды столе располагались остатки трапезы. Меж ним и мутным окном, чей подоконник служил кладбищем многочисленным трупикам мух, умастилась кровать — неказистое ложе с маленькой грязной простынёй и тюфяком, из которого торчала солома. В углу пристроилась клетка с зайцем, над которой на проржавевших крючьях висела одежда. Я потоптался на месте, прикидывая, лечь на спину или живот, — так и так выходило, что будет больно.

— Сломаны? — Вероника ткнула в рёбра, и моя страдальческая рожа ответила ей за меня, — Ложись на спину. Если можешь ходить, с ней всё в порядке… более или менее, — добавила она после паузы. Воодушевления это не принесло.

Я улёгся, подавив желания поёрзать, поскольку кроме соломы в тюфяк кто-то засунул каменные горошины. Вероника забралась на кровать за мной, и та протестующе и со злобным намёком скрипнула, грозясь переломиться. Комнату явно проектировали на одного.

Нависнув над моим телом, девушка сказала:

— Шевельнёшься — придушу.

Я испуганно замер, и между пальцами Вероники родились сгустки нитей грязно-жемчужного цвета. Один взгляд на них вызвал серию приступов тошноты, и если бы в желудке хоть что-то оставалось, то я бы заблевал и себя, и девушку. Сгустки не выглядели мерзкими — пойманные клочки густого тумана. И всё же они рождали нутряное ощущение неправильности, точно одно их существование противоречило реальности, противоречило основам сущего и лично моего бытия. Вероника нахмурилась, и я закрыл глаза, сосредоточившись на пульсации крови в висках. Эта магия… не была сродни магии тьмы, что я увидел в первые минуты жизни на Мельте. Магия тьмы пугала. Она отрицала законы мироздания. Эта же перламутровая муть вызывала омерзение столь явное, что от неё хотелось выдрать глаза, испачканные её образом на сетчатке.

Я задрожал, почувствовав дыхание Вероники на лице. А затем на голову опустилось липкое, противное, как копошащийся рой червей. Клейкая дрянь не ограничилась кожей, забралась в глубь черепа, раскинулась в нём, отчего тело пробило крупной дрожью. Я с трудом подавлял желание вскочить и убежать. Меня словно расщепляли частица за частицей, откалывали кусочек и приделывали обратно — криво и косо, как в паззле, в кусочках которого маленький ребёнок сам проделывал выемки и выступы.

— Готово, — послышалось совсем рядом, и я открыл глаза. Голова перестала болеть, но во рту стоял отвратительный привкус, будто туда заползло израненное животное да там и издохло с неделю назад.

— Теперь рёбра и рука.

— А спина? — прохрипел я. Никогда в жизни лечение не изматывало с такой силой.