Мгновения

Старая картина

В этом Хранилище все так же, как в прежнем. Стерилизованный, отдающий каким-то странным, едва уловимым привкусом озона, приготовленный, отфильтрованный воздух, тишина, темнота, одиночество.

Мы едем на траволаторе, огни цепочками зажигаются впереди и гаснут сзади, создавая вокруг постоянное пятно холодного служебного света. Мы словно на огромной заставленной декорациями сцене передвигаемся от одного края до другого под ярким, неусыпным взором прожектора. Стеклянные стены, все в темных прогалинах ячеек, разделенных тонкими пластинами поблескивающего металла, на мгновение вынырнув из омута сонного забытья отчужденно и рассеянно наблюдают за нами, отбрасывая тусклые блики. Под ступнями ног уютно журчат моторчики траволаторной ленты. Где-то в глубине Хранилища, за много миль от нас, гулким эхом отдается шелест и лязг механизмов.

Пока мы пересекаем зал за залом, в моих мыслях лишь Марта. Аккуратно опираясь о перила траволатора обернутой в белоснежную ткань перчатки рукой, я думаю о ней и о том, что случилось. У меня нет ответов, поэтому я могу позволить себе всю полноту вариантов.

Мадс рядом тихо напевает под нос незамысловатую песенку из одной нашей любимой Диорамы. Иногда он, видимо, оглядывается кругом, так что его голос становится то тише, то громче.

Я знаю, повторяя раз за разом этот надоедливый, прилипчивый мотив, Мадс как бы намекает: я хочу, чтобы ты присоединился. Ту Диораму мы посмотрели давным-давно в мой день рождения. Она – вольная интерпретация очень старой серии книг о трех друзьях – волшебниках, и на протяжении всей истории они взрослеют, а параллельно, как водится, веселятся и спасают мир от Зла с большой буквы.

Самих книг давно уже нет, текст, конечно, сохранился, но никто даже и не думает его читать, разве что редкие позеры и снобы решат пролистать в Системе пару-тройку страниц на потеху публике. Вместо книг теперь Диорамы, увлекательные интерактивные истории, чем-то похожие на также ушедшие в прошлое кинофильмы.

Однако я не желаю присоединяться, и Мадс постепенно замолкает.

Почему она не захотела ехать? Почему так поспешно убежала? Не знай я Марту, не удивился бы. Отправляться с бухты барахты в какой-то далекий Полис, на это все-таки способен не каждый. Но Марта… Марта… Эх.

Может, дело во мне? Или нет? Может, она считает, что лазить по Хранилищам глупо? Или она боится вновь оставаться наедине? Может, она разлюбила меня?

По спине пробегает ледяная тень паники, я инстинктивно крепче сжимаю пальцами мягкую ленту перил.

Судя по всему, ее не сильно впечатлило и создание Изображений без помощи Системы. Когда я спросил, она лишь пожала плечами, отмахнулась спокойно, буднично, обычно… Как так?! Решительно не понимаю. И от этого куда сильнее теперь сомневаюсь в себе.

Удивительно, печально, грустно!

Однако Марта невольно добралась не только до моей жизни, до моего спокойствия, но и до творчества. Драгоценные, спрятанные ото всех работы обесценились на глазах. Я словно увидел ее взглядом все те огрехи, всю примитивность и наивную простоту линий. Магия рассеялась и не вернулась назад.

Именно поэтому я решил вновь вернутся в Хранилище и именно поэтому очень хотел взять с собой Марту. Хотел увидеть ее реакцию, хотел обсудить, что она чувствует. Предлог – осталась одна картина из моих любимых, что я не посмотрел. Предлог – мой очередной день рождения, первый без мамы, который я не желал проводить в четырех стенах своей квартиры. Но Марта развернулась и ушла.

И все полетело прахом!

Я тяжело вздыхаю. Полотно траволатора заканчивается. Мы аккуратно сходим с подвижной дорожки на твердую поверхность пола и оказываемся в месте назначения – смотровой комнате, отделенной от остального пространства зала прозрачными складными перегородками – ширмами.

Мадс тут же подходит к панели управления и, тыкая пальцами в тонкий зеленовато-синий экран, довольно быстро находит нужную нам картину. Я безразлично плюхаюсь на мягкое сиденье. Вокруг зажигается приятный рассеянный свет.

Далеко в глубине Хранилища опять цокают механизмы. Проходит две минуты, и крохотный стеклянный параллелепипед с одной, задней, глухой стенкой, выныривая из темноты, элегантно останавливается прямо перед нами.

Мадс уже сидит рядом в кресло.

– Ну, что, готов?

Я киваю.

Он нагибается, привставая и опираясь о подлокотники, едва заметно прикладывает кончик пальца к глянцевому затемненному стеклу. От прикосновения Мадса его поверхность постепенно оттаивает, набирая привычную прозрачность.

Я смотрю, без любопытства и энтузиазма, понурив голову, лишь с легким трепетом в груди, как перед встречей со старым знакомым, уже зная, что увижу. Но тут мои губы сами собой трогает теплая улыбка.

Сквозь безопасный сумрак стекла самым первым, будто вырвавшись из грузных оков тяжелых, нависших в ночном небе туч, из безмолвия, забытья, тишины, приковывая наши взгляды и торжественно сияя внутри темного прямоугольника короба, появляется яркий, горящий, розово-оранжевый, пульсирующий контрастом цвета месяц.

***