Мгновения

Я сижу и смотрю, не в силах отвести глаз. Скольжу то вниз, то вверх, разглядываю детали. Картина сильно потемнела, цвета потускнели и краска почти не блестит в поворотах мазков, однако на сей раз, удивительно, но это почти не раздражает. Как будто внутри что-то перещелкнулось, и теперь я отчего-то больше не нахожу в этих признаках старения огорчающие, обезображивающие произведение недостатки. Может быть дело в моем особом отношении к этой картине, в воспоминаниях, прожитых бок о бок с ней, но скорее правда в том, что так она просто куда больше соответствует царящему в сердце настроению мрачной, молчаливой, задумчивой печали.

Вокруг тишина, за спиной туда-сюда шагает Мадс, шорох его ботинок – приятное дополнение – не дает забыться и гарантирует безопасность. По его поворотам я невольно отсчитываю время, но уже догадываюсь, сколько бы ни прошло часов на самом деле, я вряд ли захочу отсюда уходить.

Мне нравится вот так сидеть напротив, имея возможность в любой момент вернуться взглядом к небрежному мазку месяца, собраться с мыслями или, наоборот, раствориться в задумке художника. Рассуждать и представлять, как он, быть может, сидя на каком-нибудь скрипучем стуле перед настоящей треногой мольберта медленно заполнял натянутый на подрамник холст густыми слоями блестящей, свежей, странно пахнущей краски, предварительно смешанной до нужного цвета на неудобно большой палитре с овальным отверстием под палец, часто поглядывая на пару крохотных живых эскизов ночного пейзажа, которые так удачно сумел выхватить у мчащейся мимо жизни на пленэре одним поздним летом. Мне почему-то не верится, что автор картины придумал сюжет сам, однако могу поклясться, сделай он это, я бы ни за что не догадался. Я – человек из другого мира, мира, где больше не встретишь таких летних ночей.

Интересно, а писать на настоящем холсте так же трудно, как и изобразить что-то на Экране? Или с кистью и маслом работать легче? Похожи ли наши чувства? Одинаковы ли ощущения? (В голове проносится безумная мысль, она мне нравится, и я оставляю ее на будущее). Надеюсь, этот художник не растерял того трепетного отношения к своим картинам, как я из-за Марты потерял к своим Изображениям… Было бы очень жалко перестать наслаждаться такой красотой.

Эх, глупая… И почему она, в конце концов, отказалась сюда прийти?

Мои мысли текут неспешно, то возвращаясь, то убегая далеко-далеко от висящего передо мной полотна, меня никто не беспокоит и, отрешившись, я просто плыву, безвольный, подхваченный волнами собственных размышлений. Пока наконец Мадс, тихо приблизившись, не говорит.

– Юрген, нам пора.

– Хорошо.

Я не спорю. Встаю. Мадс вновь тянется ко встроенному в стекло датчику, а затем нажимает пару кнопок на панели.

Картина возвращается назад в Хранилище, я провожаю ее взглядом, пока могу разглядеть, также как Марту этим ранним утром. Когда ее окончательно обволакивает темнота, на душе вдруг становится одновременно и легко, и тоскливо. Мрачное настроение отступает. Глядя в пустоту, я улыбаюсь. Улыбаюсь, потому что чувствую, как во мне навеки отпечатался ее след. Улыбаюсь, потому что рядом мой друг. Улыбаюсь, потому что сегодня у меня день рождение. И плачу, с нежностью вспоминая маму.

Да, Мадс был прав, она хотела, чтобы я увидел эту картину. А еще хотела бы, чтобы я был счастлив.

Слезы бегут по лицу, и я ловлю их мягкой тканью перчаток.

– Ну, что идем?

Мадс заботливо трогает меня за плечо.

– Идем.

Я киваю, он широко улыбается. Мы выходим из лабиринта стеклянных перегородок комнаты и, перекидываясь привычными шуточками, едем назад. Назад к поверхности. Назад, в жизнь.

Отдаление

Ловко увернувшись от крупных капель дождя, они то тут, то там срываются с козырька крыши, будто нарочно стараясь приземлиться кому-нибудь за воротник, поспешно вбегаю в открытые двери общего пространства Создателей.

– Бр-р-р…

За спиной смыкаются прозрачные створки, тело обдает приятной волной теплого сухого воздуха.

– Класс…

Я улыбаюсь, стягивая капюшон и подставляя озябшее лицо восходящим струям обогрева. Затем, насладившись ласковым теплом, раздеваюсь, оставляю мокрую куртку в одной из гардеробных ячеек, и неспешно прохожу внутрь общего зала.

Сегодня людей немного, я рад этому.

Пока пересекаю зал по диагонали, разговоры вокруг изредка затихают, переходят в шепот или прекращаются, несколько человек с любопытством косятся на меня, аккуратно выглядывают из-за мягких бежево-кремовых спинок диванов и кресел. Но в основном большинство коллег уже давно меня знают и привыкли, так что я, искренне улыбаясь, пожимаю их протянутые руки, громко здороваюсь, радостно киваю, смеюсь, интересуюсь, как прошла неделя, и сам отвечаю на вопросы. Меня приглашают присоединиться к компании, но я вежливо отказываюсь и пробираюсь дальше к автоматам с едой и напитками.

Марты в общем зале нет. Поэтому я наполняю кружку горячим чаем, подхватываю из контейнера пару печенек, отхожу к столикам и бегло осматриваюсь, ожидая, что она, как обычно, сама выйдет ко мне. Я написал ей, что пришел. Нам надо поговорить. Но ее нет.