Мгновения

Он ведь до сих пор считает, будто это она виновата в том, что у меня якобы крыша поехала. Когда-то я был готов согласиться, но это не так. Отчасти… Конечно, то первое Изображение я опубликовал ради нее, однако потом… Не-ет. Марта со своим вечным молчанием тут уже давно не причем. Я и думаю о ней теперь редко, только иногда ради интереса слежу за ее Потоком. Как говорят, переболело, отлегло… Не удивительно. После всего, что вокруг меня творится в Обществе, ха-ха, мне совсем не до Марты.

Скорее всего, Мадс просто втемяшил себе в голову, что мое поведение недостойно гордого звания Лица! А еще, самое главное, с какого-нибудь там боку порочит его любимую и ненаглядную Систему, ведь он столько себя в нее вложил. Мадс. Блин!

И бесполезно объяснять, будь оно так, меня бы давно уже этого гордого звания лишили! Будь оно так, у меня бы не было столько поклонников!

Часть из них, конечно, ушла. Особенно после того, как я выложил свою мазню красками на холсте пару недель назад…

Я невольно улыбаюсь, вспоминая, что за ад творился в тот день в Обществе.

… Но куда больше осталось. И вообще, какое право он имеет вот так меня судить!

От возмущения я громко фыркаю и по ошибке набираю полную грудь обжигающе ледяного воздуха. У меня захватывает дыхание, я кашляю.

Как будто ему мало, что я счастлив. Как будто ему обязательно хочется сделать из меня какой-то чертов идеал!

Кашель спазмом охватывает тело. Я резко сгибаюсь пополам, приложив обе руки к животу. В глазах пляшут точки, зубы сводит от холода, изо рта, я чувствую это, по губам стекает слюна. Мне плохо, я задыхаюсь, но злюсь даже сейчас, когда надо успокоиться.

– Юрген?

На плечо опускается твердая рука.

– Юрген!

Сквозь оглушительный звук собственного кашля, сквозь шум в ушах я слышу его голос. Мышцы сводит, я хриплю…

– Мадс…

Рука сжимается, крепкие, крупные пальцы с болью впиваются, проходя сквозь слои одежды, в кожу, а затем вдруг с силой встряхивают и дергают меня наверх. Я разгибаюсь, в дымке из тумана и пара вижу его перепуганное лицо. Он говорит что-то, но я не могу разобрать. Все плывет.

– Мадс…

Он хватает меня и начинает аккуратно поглаживать рукой по дрожащей от спазмов спине. Кашель постепенно отступает. Я пытаюсь заговорить, но голос осип и похож на неприятный скрип. Отталкиваюсь от него. Мадс наблюдает, а потом добавляет, устало, но все-таки с озорством сверкнув глазами.

– Ты опоздал.

Я виновато киваю, однако тут же сообразив, что мы стоим на улице и оба одеты, парирую.

– Ты тоже.

Голос слушается плохо, язык заплетается. Слова звучат исковеркано и странно. Он смеется.

– Квиты.

Я смеюсь в ответ.

– Ага.

Ежусь. Мне становится зябко. Вспотевшее от напряжения и кашля тело начинает стремительно остывать. Машу рукой, оглядываясь на вывеску кафе, мол, идем. Но Мадс не движется, пристально смотрит на меня и спрашивает.

– А ты в порядке?

Я вновь киваю. В полном.

Он улыбается, грустно и как-то печально, потом хмурится, будто внезапно вспомнил о чем-то неприятном, и делает шаг вперед, маня меня за собой.

– Ну… Тогда… хм-м … идем.

Тяжелый разговор

За годы нашей дружбы с Мадсом я отлично усвоил, что Мадс, если хочет поговорить о чем-то серьезном, то никогда не будет делать это у себя дома. Обычно он выбирает какое-то кафе или пространство в городе, где практически никогда не бывает или которое не любит, и приглашает собеседника туда. Затем, после встречи, он сначала всегда заводит пустяковую, но очень вежливую светскую беседу, как дела, бла-бла-бла, во время которой молчит и пугливо, будто примериваясь, смотрит на тебя пристальным кротким взглядом, потягивая из крохотной чашечки смолянисто-черный эспрессо. Вопреки своим привычкам он отказывается от предложенного стакана воды, пьет кофе не разбирая ни вкуса, ни запаха, словно боится проникнуться ими и запомнить. А потом, когда разговор исчерпан, когда ты выговорился и расслабился, Мадс вдруг хмурнеет, четким, резким жестом, смахивающим на угрозу, отставляет в сторону кружку, вздыхает, тяжело и печально, и начинает.

– Юрген, слушай…

Я улыбаюсь. Невольно. Просто он так предсказуем!

– Угу.

Пушистые рыжие брови Мадса складываются в насупившуюся выразительную волну. Он чуть опускает голову, так что его глаза практически тают в зеленовато-серой тени массивных надбровных дуг. Крепкие, немного неуклюжие, крупные руки отпускают тонкую ручку чашки и, сомкнувшись, устраиваются на столешнице между нами. Он соединяет вместе большие пальцы и начинает медленно водить подушечкой одного из них по кромке ногтей другого.

Мадс выглядит застывшей горой, однако я прекрасно вижу, он сильно нервничает – кусает губы, и в мыслях ищет нужные слова. Мне жаль его, и я с трудом удерживаю себя от того, чтобы послать ему какой-нибудь подбадривающий образ в Системе.

– Так что?

Мой голос даже после большой кружки чая все еще не похож на обычный и на гласных срывается в свистящий хрип. Сцепленные руки Мадса начинают в ответ отбивать о стол нечеткий ритм. Он оглядывается. На щеках выступают красноватые пятна.

– Надо поговорить.

Я усмехаюсь.

– Понял уже.

Вот сюрприз. А я-то думал, один тут буду трястись.