Они прочли оду вмѣстѣ. Образованный умъ Шувалова удивлялся красотамъ стихотворства, неслыханнаго на Руси , потому что извѣстно
« Надобно-же оправдать вниманіе этихъ почтенныхъ людей, тѣмъ больше , что сама Им-
ператрица обращаетъ милостивый взоръ на мои труды!» Такъ думалъ возвратившись домой нашъ поэтъ. « Да , я кажется нашелъ те
перь, кто составляетъ истинный цвѣтъ общества: это люди знатные и богатые. Очень естественно ! Имъ нѣтъ надобности работать изъ куска хлѣба, какъ нашей братьѣ ученымъ , которые сверхъ того стѣснены всякими отношеніями и живутъ вѣчно въ зависимости отъ кого нибудь. Должно признаться и въ томъ , что обращая свой умъ на одинъ какой нибудь предметъ , человѣкъ ученый дѣлается одностороненъ , себялюбивъ , страненъ. Онъ только и хорошъ въ своемъ углу. Напротивъ человѣкъ знатный , свободный въ своихъ дѣйствіяхъ, потому что ему остается желать не многаго, можетъ вполнѣ удовлетворять своимъ благороднымъ страстямъ. Таковы Шуваловы ! Они надѣются многаго отъ меня, а я надѣюсь еще больше отъ нихъ. »
Нѣтъ надобности пояснять, ошибался-ли Ломоносовъ думая такъ высоко о людяхъ знатныхъ ; но какъ-бы то ни было , а онъ хотѣлъ отличить себя передъ ними, оправдать доброе ихъ мнѣніе , и чѣмъ-же ? трудами ! « Надобно показать имъ, что они не ошибаются во мнѣ !» говорилъ онъ и съ новымъ усердіемъ принимался за свои ученыя занятія, за свои многочисленные труды и сочиненія.
Онъ написалъ нѣсколько разсужденій о разныхъ предметахъ Натуральной Исторіи и Химіи , представилъ ихъ въ Академію, и самъ виталъ передъ своими сочленами тѣ изъ нихъ, которыя были писаны по-Латини. Его хвалили, ободряли къ дальнѣйшимъ трудамъ; Бревернъ обѣщалъ позаботиться о немъ; но когда Ломоносовъ относился къ нему или къ Академикамъ съ разными предложеніями и требованіями, его встрѣчало равнодушіе. Мы уже видѣли, что требованія Ломоносова были безчисленны; онъ хотѣлъ вдругъ обнять все , преобразить все, а обыкновенная лѣность ума человѣческаго не любитъ этого, и она-то встрѣчала съ убійственною холодностью пылкіе его планы.
« Почтеннѣйшіе господа !» сказалъ однажды Ломоносовъ. «Вы ободряете мои труды, стараетесь поощрить къ новымъ , и я премного благодаренъ вамъ за то; однако зачѣмъ-же обрѣзывать крылья у моей ревности къ Наукѣ? Зачѣмъ не дать новыхъ средствъ, о которыхъ прошу васъ?
Это смѣлое воззваніе сначала изумило всѣхъ Гг. засѣдавшихъ съ нимъ. Наконецъ они стали мало по малу отпускать возраженія, которыя всѣ ограничивались тѣмъ, что надобно повременить , подождать благопріятныхъ обстоятельствъ, что лучше
звѣзды съ неба , да руки не достаютъ. Такія пошлости совершенно разсердили Ломоносова, и онъ, гнѣвно улыбаясь, сказалъ:
«Господа! Когда я пришелъ въ Москву, въ нагольномъ тулупѣ, и не имѣлъ куска хлѣба, мнѣ точно то-же говорилъ одинъ добрый мужичекъ ;
только его философія облекалась не такими затѣйливыми фразами. Онъ не умѣлъ сказать мнѣ по-Латини: festina lente, но говорилъ то-же по-Русски, и былъ въ правѣ хорохориться надо мной, потому что я по его милости не умеръ съ голоду; однако я доказалъ ему собственнымъ примѣромъ, что можно побороть многое силой воли , трудолюбіемъ, неутомимостью въ достиженіи къ предположенной цѣли. Если-бы , напротивъ , я послушался его, то остался-бы Холмогорскимъ рыбакомъ. Неужели вы также хотите оставить Академію въ неподвижномъ состояніи?Нѣмцы вполовину поняли его, сколько отъ того что онъ говорилъ по-Русски, а еще больше отъ непривычки слышать такія мысли. Только одинъ изъ нихъ сказалъ: «Das ist nicht aka
demisch (это не по-Академически ) ,» а другой взялъ лежавшій на столѣ Словарь Памвы Берын-ды и началъ искать слова :
моносова, и только въ сердца сочленовъ его запало непріятное чувство.