Михаил Васильевич Ломоносов. Том 2

— Dixi ! Спорить не о чемъ, а въ Конференціи нѣтъ засѣданія , потому что насъ всего трое: вы, я, да F. Поновъ.

«Я забылъ, что для злаго языка нѣтъ ни святости мѣста, ни славы , ни самаго священнаго. для человѣка: добраго его имени,» произнесъ Рихманъ въ полголоса.

Въ это время Поповъ, погруженный въ чтеніе какой-то бумаги и почти не слыхавшій спора своихъ сочленовъ, вдругъ пробудился, когда произнесли его имя, и поспѣшно спросилъ :

— Что изволите говорить ?... Вы что-то сказали мнѣ?... прибавилъ онъ обратившись къ Рихману.

Тотъ не могъ не улыбнуться. Напротивъ, на лицѣ Тредьяковскаго выражалась въ это время вся злоба мѣлкой души ; губы его дро-

жали, и онъ съ судорожнымъ движеніемъ произнесъ :

—Вы, Г. Рикманъ, говорите конечно не обо мнѣ, потому что я не сказалъ ничего несправедливаго о Г-нѣ Ломоносовѣ: онъ точно былъ мужикъ, сынъ рыбака. .. .

«Я удивляюсь ,» возразилъ Рихманъ , «какое право имѣете вы поносить своего сочлена ? Человѣкъ, которымъ должна гордиться Россія, потому что изъ глубины невѣжества возвысился онъ до первыхъ геніевъ въ мірѣ, этотъ человѣкъ предметъ вашихъ порицаній !... И за что-же ? Именно за то, что составляетъ въ немъ новое достоинство : его происхожденіе! Да, это достоинство, огромное достоинство въ томъ, кому не помѣшали никакія препятствія, ни сама судьба, занять одно изъ почетныхъ мѣстъ въ Петербургской Академіи и во всемъ ученомъ мірѣ.

—А я, право, и не зналъ, что Г. Ломоносовъ такой великій человѣкъ ! — возразилъ Тредьяковскій съ глупою насмѣшливостью.

Непріязненный споръ этотъ , можетъ быть , продолжился-бы еще , если-бы не пришелъ Миллеръ, и не объявилъ съ поспѣшностью, что онъ сей часъ отъ Президента, который назначилъ на другой день чрезвычайное собраніе , и обѣщалъ самъ присутствовать; что предметъ со-

вѣщанія ему еще не извѣстенъ, но что, кажется, дѣло идетъ о торжествѣ , къ которому готовится Академія, въ день восшествія на престолъ Императрицы.

«Я сей часъ посылаю повѣстки ко всѣмъ Ака-демикамъ, а Гг, присутствующихъ здѣсь лично прошу пожаловать въ завтрашнее собраніе ,» сказалъ Миллеръ.

—Вотъ то-то, Г. Рихманъ !—сказалъ Тредьяковскій. — Не худо если-бы геніи-то хоть изрѣдка посѣщали Академію.

« Да, жаль, что у насъ мало ихъ !» отвѣчалъ Рихманъ, будто не понимая его намека.

Миллеръ строго взглянулъ на разговаривавшихъ и замѣтилъ имъ , что въ присутствіи Академіи нѣтъ мѣста Для двусмысленностей.

— Хорошо , что вы , Г. Конференцъ-Секретарь—сказалъ Тредьяковскій—не были здѣсь за нѣсколько минутъ: вы еще не то услышали-бы.

«Я увѣренъ, что Гг. сочлены мои приходятъ въ Академію не для ссоры,» возразилъ Миллеръ.

—Меня загонялъ-было Г. Рихманъ! А я только намекнулъ , что Г. Ломоносовъ забываетъ свою должность....

«Сдѣлайте милость, Г. Профессоръ, оставьте ваши нападенія !

— ... И что забывчивость его происходитъ не отъ хорошихъ причинъ....

Миллеръ вышелъ изъ терпѣнія отъ такой злости, и сказалъ, противъ своего обычая, съ жаромъ :

—Позвольте спросить: что это такое? Доносъ или только пустые пересказы ?

«Это, какъ мы Рускіе говоримъ: Всякой Еремѣй про себя разумѣй. » отвѣчалъ съ глупымъ смѣхомъ Тредьяковскій.

—Я не знаю вашего Еремѣя—возразилъ Миллеръ— да не хочу и знать. Прошу соблюдать благопристойность.

Онъ пошелъ къ своему столику, и не говорилъ больше ни слова. Но Тредьяковскій достигъ своей цѣли : онъ высказалъ ядовитый слухъ о нестерпимомъ для него врагѣ.

На другой день засѣданіе точно было чрезвычайное, потому что собрались не только всѣ члены Академіи , но и Президентъ ея , Графъ Разумовскій. Онъ, по своему обыкновенію, обошелся чрезвычайно ласково со всѣми, шутилъ, острилъ, и посреди этого сказалъ:

— Ну, други !... Что-же приготовимъ мы къ торжеству нашему ? Я на васъ надѣюсь , а вы на меня не извольте надѣяться. Мое дѣло похвалить васъ !

Миллеръ началъ изъяснять Графу, что прежде всего должны быть прочитаны : рѣчь, гдѣ будетъ указанъ предметъ торжества, и потомъ отчетъ объ успѣхахъ Академіи.

— За тѣмъ, Ваше Сіятельство— продолжалъ онъ — непремѣнно должны быть произнесены стихи, въ честь Августѣйшей Виновницы нашего торжества, и ученая рѣчь.

«Хорошо—отвѣчалъ Графъ.— Готовьте, готовьте все это! А кто напишетъ стихи?» Глаза всѣхъ обратились на Ломоносова. «Видно шебѣ, Михайло Васильевичъ, выпадаетъ очередь.

— Съ невыразимою благодарностью принялъ-бы я на себя и по силамъ исполнилъ этотъ трудъ, Ваше Сіятельство ! — сказалъ Ломоносовъ.—Но я просилъ-бы у васъ, какъ особенной милости , позволенія . произнести Похвальное Слово Всемилостивѣйшей Государынѣ нашей. Стихи я уже писалъ на торжественный этотъ день многократно , и еще не далѣе какъ въ прошедшемъ году.

«Позвольте доложить Вашему Сіятельству,» провозгласилъ Тредьяковскій, « что Г. Профессоръ Ломоносовъ принимаетъ на себя не подлежащій ему трудъ. Онъ , какъ Профессоръ Химіи и Экспериментальной Физики, долженъ быть доволенъ и тѣмъ, что ему позволяете вы написать стихи ; произнести-же рѣчь подлежитъ мнѣ, яко Профессору