Мировые религии. Индуизм, буддизм, конфуцианство, даосизм, иудаизм, христианство, ислам, примитивные религии

Без ведома своего народа – и, как нам следует добавить, большей частью сам о том не подозревая, – ибо было бы ошибкой полагать, что Конфуций полностью сознавал, что делает. Однако гений и определяется полным, осознанным пониманием собственных творений. Поэт может в меньшей степени, чем критик, знать, почему были выбраны те или иные слова; это незнание ни в коем случае не мешает словам быть выбранными правильно. Вероятно, вся исключительная креативность осуществляется скорее благодаря интуиции, чем благодаря явному пониманию. К Конфуцию это относилось несомненно. Он бы не стал и не смог бы доказывать или даже описывать свое решение в выражениях, которыми воспользовались бы мы. Он просто нашел решение в принципе, предоставив потомкам такую второстепенную задачу, как попытки понять, что именно он сделал и почему его действия оказались эффективными.

Переход со спонтанных традиций на целенаправленные требует, чтобы возможности критического интеллекта были направлены и на сохранение силы традиций, и на определение целей, которым эти традиции должны впредь служить. Народу предстоит прежде всего решить, какие ценности важны для его коллективного благополучия; вот почему «среди конфуцианцев усвоение верных взглядов было вопросом первостепенной важности»[136]. А затем все средства обучения – официальные и неофициальные, от утробы до могилы, – следовало направить на содействие всеобщей интернализации этих ценностей. Как описывал этот процесс один китаец, «представления о нравственности вдалбливали в людей всеми возможными средствами – с помощью храмов, театров, домов, игрушек, поговорок, школы, истории, рассказов – пока они не вошли в повседневную привычку… Даже праздники и шествия носили [в этом смысле] религиозный характер»[137]. Таким способом даже общество, состоящее из индивидуальностей, может (если поставит перед собой такую задачу) пропагандировать всеохватные традиции, обратиться к силе убеждения, которая побудит ее членов вести себя социально приемлемым образом даже в отсутствие надзора со стороны закона.

Эта методика выстроена вокруг «моделей престижа», как называют их социологи. У каждой группы такие модели свои. У подростковых компаний они могут предусматривать жесткость и возмутительное пренебрежение условностями; в монастырях ценится набожность и смирение. Независимо от содержания, модель престижа воплощает ценности лидеров, которыми восхищается группа. Ориентируясь на лидеров, внушающих им восхищение, члены группы приходят к уважению их ценностей и готовности придерживаться их – отчасти потому, что и они восхищаются этими ценностями, отчасти для того, чтобы добиться одобрения от сверстников.

Это высокоэффективная практика, возможно, единственная, благодаря которой исключительно человеческие ценности когда-либо получали распространение в больших группах. На протяжении почти двух тысячелетий каждого ребенка-китайца, живущего при свете прямых лучей конфуцианства, первым делом учили читать фразу не «смотри, смотри; посмотри – и увидишь», а скорее «человек по природе добр». Можно сколько угодно улыбаться при виде такого неприкрытого морализаторства, но оно необходимо каждому народу. В Соединенных Штатах есть своя история о Джордже Вашингтоне и вишневом дереве, как и нравоучения из «Хрестоматии Макгаффи». Древних римлян, известных дисциплиной и послушанием, пичкали преданием об отце, который обрек сына смерть за то, что тот одержал победу, ослушавшись приказа. Действительно ли Нельсон сказал: «Англия ждет, что каждый выполнит свой долг»? На самом ли деле Франциск I воскликнул: «Все потеряно, кроме чести»? Особого значения это не имеет. Такие истории отражают национальную идею и формируют людей по своему подобию. Точно так же и нескончаемые сюжеты и изречения из «Бесед и суждений» (Лунь юй) Конфуция предназначались для того, чтобы создать прообраз китайского характера – каким он станет, согласно надеждам китайцев.