Читаем Мировые религии. Индуизм, буддизм, конфуцианство, даосизм, иудаизм, христианство, ислам, примитивные религии полностью

В ответ на обвинения в том, что акцент, сделанный им на любви, сентиментален и непрактичен, Мо-цзы возражал: «Будь она бесполезна, даже я не стал бы одобрять ее. Но как может не быть полезным такое благо?» Возможно, радикальность собственной позиции убедила Мо-цзы в том, что его поддерживает Шан-ди, Небесный владыка – олицетворенное божество, которое «нежно любит людей; установил порядок солнца, луны и звезд; посылал снег, мороз, дождь и росу; устроил холмы и реки, овраги и долины; поручил правителям награждать праведных и карать порочных. Небеса любят весь мир. Все приготовлено для блага человеческих существ»[132].

Поскольку любовь – явное благо, и бог, создавший мир, тоже благ, уму непостижимо, что нам достался мир, в котором любовью пренебрегают. Ибо «тот, кто любит других, любим другими; тот, кто приносит пользу другим, получает пользу от других; тому, кто причиняет другим вред, вредят другие»[133].

Ответ Конфуция

Ни одно из этих соперничающих решений проблемы социальной сплоченности не впечатлило Конфуция. Силовое решение легистов он отверг как топорное и внешнее. Сила, регулируемая законом, способна установить рамки для взаимодействия людей, но действует слишком грубо, чтобы вдохновлять их в повседневном личном общении. К примеру, если речь идет о семье, такая сила может оговаривать условия брака и развода, но не в состоянии порождать любовь и товарищество. Закон имеет силу в общем случае. Правительствам требуется то, что они не в состоянии предоставить сами: смысл и мотивацию.

Что касается любви, на которую полагались моисты, Конфуций соглашался с легистами, отметающими ее как утопическую идею. Энгьюс Чарльз Грэм указывает на решающий характер победы Конфуция в этом отношении, отмечая, что по прошествии времени «моизм имеет вид, чуждый не просто конфуцианскому мышлению, но и всей китайской цивилизации. Больше никто не относится к нему настолько терпимо, чтобы настаивать на отношении к чужой семье, как к своей собственной»[134]. О том, что любовь занимает важное место в жизни, мы услышим в высказываниях Конфуция, однако эта любовь должна поддерживаться устройством общества и коллективным этосом. Без конца твердить исключительно о любви – значит проповедовать цели без средств. Такая постановка вопроса помогает нам оценить убежденность Конфуция в том, что легисты и моисты, двигаясь в противоположных направлениях, в равной мере ошибались. Легисты считали, что правительство способно обеспечить мир и гармонию посредством законов и силы, входящих в сферу его деятельности. Моисты придерживались столь же крайних, но противоположных взглядов, полагая, что с той же работой справится личная ответственность. При этом упущенным оказывался тот факт, что разные обстоятельства и взаимодействия порождают различные отношения и придают правомерность разным реакциям. На вопрос «надо ли любить своего врага, того, кто причинил тебе вред?» Конфуций ответил: «Ни в коем случае. Отвечайте на ненависть справедливостью и на любовь – доброжелательностью. Иначе ваша доброжелательность пропадет впустую». Самый выдающийся из учеников Конфуция, Мэн-цзы, следовал той же логике, отвергая призыв Мо-цзы «любить всех в равной мере». Пренебрегая привязанностью особого рода, которую вызывают друг у друга близкие люди, члены одной и той же семьи, Мо-цзы продемонстрировал свою оторванность от действительности.

Нынешний подход Запада к социальной проблеме – посредством умственного развития – Конфуцию в голову, вероятно, не пришел. А если бы и пришел, то был бы отвергнут как непродуманный. Сторонники эволюционных взглядов на интеллект, считающие, что с веками он растет, могут возразить, что просто Конфуций имел дело с обществом в состоянии незрелости, когда его, как подростка, уже слишком поздно шлепать, но еще чересчур рано вразумлять. Более вероятно, что в той мере, в которой этот вопрос вообще достигал его сознания, Конфуций допускал, что разум действует в условиях взглядов и эмоций, обусловленных отношениями в группе индивида. Если только опыт в этой последней сфере не располагает к сотрудничеству, более развитый разум скорее всего лишь способствует своекорыстию. Конфуций не был детищем эпохи Просвещения. По взглядам он стоял ближе к философам и психологам, признающим, что увещевания не слишком успешно порождают альтруизм.

Перейти на страницу:

Все книги серии Религии, которые правят миром

История Библии. Где и как появились библейские тексты, зачем они были написаны и какую сыграли роль в мировой истории и культуре
История Библии. Где и как появились библейские тексты, зачем они были написаны и какую сыграли роль в мировой истории и культуре

Библия — это центральная книга западной культуры. В двух религиях, придающих ей статус Священного Писания, Библия — основа основ, ключевой авторитет в том, во что верить и как жить. Для неверующих Библия — одно из величайших произведений мировой литературы, чьи образы навечно вплетены в наш язык и мышление. Книга Джона Бартона — увлекательный рассказ о долгой интригующей эволюции корпуса священных текстов, который мы называем Библией, – о том, что собой представляет сама Библия. Читатель получит представление о том, как она создавалась, как ее понимали, начиная с истоков ее существования и до наших дней. Джон Бартон описывает, как были написаны книги в составе Библии: исторические разделы, сборники законов, притчи, пророчества, поэтические произведения и послания, и по какому принципу древние составители включали их в общий состав. Вы узнаете о колоссальном и полном загадок труде переписчиков и редакторов, продолжавшемся столетиями и завершившемся появлением Библии в том виде, в каком она представлена сегодня в печатных и электронных изданиях.

Джон Бартон

Религиоведение / Эзотерика / Зарубежная религиозная литература

Похожие книги

100 великих кладов
100 великих кладов

С глубокой древности тысячи людей мечтали найти настоящий клад, потрясающий воображение своей ценностью или общественной значимостью. В последние два столетия всё больше кладов попадает в руки профессиональных археологов, но среди нашедших клады есть и авантюристы, и просто случайные люди. Для одних находка крупного клада является выдающимся научным открытием, для других — обретением национальной или религиозной реликвии, а кому-то важна лишь рыночная стоимость обнаруженных сокровищ. Кто знает, сколько ещё нераскрытых загадок хранят недра земли, глубины морей и океанов? В историях о кладах подчас невозможно отличить правду от выдумки, а за отдельными ещё не найденными сокровищами тянется длинный кровавый след…Эта книга рассказывает о ста великих кладах всех времён и народов — реальных, легендарных и фантастических — от сокровищ Ура и Трои, золота скифов и фракийцев до призрачных богатств ордена тамплиеров, пиратов Карибского моря и запорожских казаков.

Андрей Юрьевич Низовский , Николай Николаевич Непомнящий

История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное