Мировые религии. Индуизм, буддизм, конфуцианство, даосизм, иудаизм, христианство, ислам, примитивные религии

В единственном предположительно прижизненном словесном портрете, оставленном первым историком Китая Сыма Цянем, говорится только о загадочном впечатлении, которое производил Лао-цзы – об ощущении, что он обладает глубокой мудростью, не сразу доступной пониманию. Согласно этой летописи, Конфуций, заинтересованный слухами о Лао-цзы, однажды посетил его. По описанию Конфуция можно предположить, что этот странный человек озадачил его и в то же время внушил уважение. «Я знаю, что птица может летать, а рыба – плавать, знаю, что зверь может бегать. Существ, способных бегать, ловят сетями, способных плавать – плетеными ловушками, а тех, кто летает, можно сбить стрелами. Но дракон выше моего понимания: он взмывает в небо с облаками и ветром. Сегодня я видел Лао-цзы, и он подобен дракону!»

Традиционно портрет завершается рассказом о том, как Лао-цзы, опечаленный нежеланием своего народа взращивать в себе природные добродетели, которые он отстаивал, и стремясь к личному уединению в преклонном возрасте, направился верхом на буйволе на запад, в нынешний Тибет. На перевале Ханькао начальник заставы, догадавшись, что перед ним не просто бездельник, стал убеждать его вернуться. Не сумев, он спросил, не может ли «старый младенец» хотя бы оставить записи о своих верованиях цивилизации, которую он покидает. На это Лао-цзы согласился. Он удалился на три дня и вернулся с тонкой книжицей, пять тысяч иероглифов в которой были озаглавлены Дао дэ цзин, или «Путь и его сила». Это свидетельство тому, что человечество во вселенной – в своей стихии, можно прочесть за полчаса или читать всю жизнь, оно по сей день остается основным текстом даосистской мысли.

Какой своеобразный портрет предполагаемого основоположника религии! «Старый младенец» не проповедовал. Ничего не организовывал и не продвигал. Он написал по просьбе несколько страниц, уехал верхом на буйволе, этим и ограничился. Не то что Будда, который сорок пять лет ходил по пыльным и грязным дорогам Индии, распространяя свои идеи. Не то что Конфуций, который докучал князьям и другим правителям в попытках обеспечить своим идеям административную поддержку (или хотя бы слушателей). В данном случае мы имеем дело с человеком, которого так мало заботил успех его предположений, не говоря уже о славе и состоянии, что он не счел нужным даже оставаться поблизости, чтобы отвечать на вопросы. Но чем бы ни была история его жизни – фактом или вымыслом, – с точки зрения даосистов она настолько истинна, что навсегда останется неотъемлемой частью их учения. Императоры утверждали, что эта смутная фигура – их предок, и даже ученые – не воспринимая трактат Дао дэ цзин как написанный в одиночку и считая, что в известном нам виде он появился лишь во второй половине III в. до н. э., – признают, что изложен он настолько согласованно и последовательно, что остается лишь предположить наличие того, под чьим влиянием эта книга обрела форму, а у меня нет никаких возражений, если мы будем называть этого некто Лао-цзы.

Три значения «дао»

Открывая священное писание даосизма, Дао дэ цзин, мы сразу понимаем, что все в нем вращается вокруг стержневого понятия дао. Буквально это слово означает дорогу или путь. Однако понимать смысл этого «пути» можно трояко.

Прежде всего дао – путь истинной реальности. Это дао нельзя воспринять или даже ясно представить, поскольку оно слишком обширно, чтобы человеческий разум смог постичь его. Дао дэ цзин в первой же строке объявляет, что слова не равнозначны ему: «Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное дао»[156]. Тем не менее это неизреченное и трансцендентное дао есть основа всего последующего. Над всем, под всем, за всем находится чрево, из которого проистекает и в которое возвращается вся жизнь. Испытав благоговейный трепет при этой мысли, автор или редактор Дао дэ цзин то и дело рассыпается в восхвалениях, ибо изначальное дао представляет ему главную тайну жизни, тайну всех тайн. «Какая в нем чистота! Какое спокойствие! Наверняка оно существует вечно!» «Из всего великого несомненно дао является величайшим». Но его неизъяснимость невозможно отрицать, поэтому нас вновь и вновь дразнят ехидной эпиграммой даосизма: «Тот, кто знает, не говорит. Тот, кто говорит, не знает»[157].