Мировые религии. Индуизм, буддизм, конфуцианство, даосизм, иудаизм, христианство, ислам, примитивные религии

Несмотря на то что даже ученые могут порой поддаться мнению, согласно которому мораль – суть религии, это ошибочный взгляд. Крупные религии неизменно содержат призывы к праведной жизни, но не сосредоточены в первую очередь на этих призывах. В фокусе внимания веры – видение реальности, которая приводит нравственность в движение, зачастую чуть ли не мимоходом. Религия начинается с опыта; «вера, ритуал и духовный опыт, и последнее – наиболее значительное из перечисленного»[239]. Поскольку речь идет об опыте незримого, он порождает символы, поскольку разум пытается размышлять о том, что невидимо. Но символы неоднозначны, так что в конце концов ум находит способ разрешить неоднозначность символов и систематизировать их восприятие. Читая это предложение в обратном порядке, можно дать определение теологии как систематизации мыслей о символах, порождаемых религиозным опытом. Христианские вероучения легли в основу христианского богословия, будучи первыми предпринятыми христианами попытками систематически понять события, изменившие их жизнь.

Начнем, пожалуй, с учения о воплощении, становление которого продолжалось несколько столетий. Признавая, по сути дела, что во Христе Бог обрел человеческое тело, оно утверждает, что Христос был Богочеловеком; одновременно и полностью Богом, и полностью человеком. Назвать это мнение парадоксальным – значит выразиться излишне мягко: оно выглядит скорее вопиющим противоречием. Против учения, согласно которому Христос имеет наполовину божественную природу и наполовину человеческую, или же что он божествен в некоторых отношениях, в то время как человечен в других, наш разум ничего не имеет. Но именно на такие уступки вероучения просто не идут. Согласно Халкидонскому Символу веры, Иисус Христос был «совершенным в божестве и совершенным в человечестве, истинно Богом и истинно человеком, того же из души разумной и тела, единосущным Отцу по божеству и того же единосущным нам по человечеству, во всем подобным нам, кроме греха».

Церковь всегда признавала такие утверждения туманными; вопрос в том, является ли оно последним словом по данному вопросу. В сущности, тот же вопрос мы можем задать и о науке. Аномалии рубежей физики вызвали у Холдейна его знаменитое и невнятное «вселенная не только причудливее, чем мы полагаем, но и причудливее, чем мы способны предположить». По-видимому, не только в одной сфере реальность может оказаться слишком удивительной, чтобы объяснить ее логически. А там, где сталкиваются логика и свидетельства, благоразумнее придерживаться последних, ибо они в перспективе ведут к более широкой логике, в то время как противоположный подход закрывает путь к открытиям.

Предполагая, что именно свидетельства вынудили христиан к обременительному для логики утверждению о том, что Христос и человечен, и божествен, мы, разумеется, говорим о религиозном опыте – озарениях души, касающихся высших вопросов существования. Такие свидетельства невозможно представить с очевидностью, подразумевающей согласие, ибо они не обращаются к сигналам чувств. Но при попытке мы можем прийти как минимум к указанию на эмпирические зацепки, которым следовали христиане. Когда в 325 году император Константин созвал Первый Никейский собор, чтобы решить, был ли Христос единосущен Богу или только подобен сущностью, триста епископов со свитой в лихорадочном возбуждении съехались со всей империи. Должно быть, они представляли собой странное зрелище, – ослепленные, обезображенные, искалеченные в гонениях Диоклетиана. Очевидно, в обсуждениях участвовали не только теоретики.

Постановление собора, что Христос «единосущен Отцу», относилось в некоторой мере и к Иисусу, и к Богу. Обратимся сначала к его первому утверждению об Иисусе. Среди множества возможных значений слова «Бог» нет более важного, чем «тот, кто отдает себя беззаветно». Утверждая, что Иисус – Бог, Церковь в том числе говорит и о том, что его жизнь служит идеальным образцом для человеческой. Рабское подражание деталям креативным не бывает, но в той мере, в какой любовь Христа, его свобода и повседневная красота его жизни находят подлинные параллели в нашей, мы движемся в направлении Бога, ибо это поистине божественные особенности.

Эта часть вопроса очевидна. Но углубляясь в учение о воплощении, мы должны приготовиться к неожиданностям.

Начнем с того, что хотя объявленное христианами воплощение – Богочеловек – было в те времена таким же поразительным, как в наши, потрясение отличалось по своей полярности. Поскольку нас тревожит мысль, что человеческое существо может быть божественным, шок вызывает у нас черта воплощения, говорящая о том, что Иисус – Бог. Но в мире, где разграничительная линия между человеческим и божественным была настолько прерывистой, что императоры запросто претендовали на божественность, утверждение секты, находящейся в незавидном положении, будто ее основатель – божество, мало кого удивляло. Эка невидаль, обычно отзывались на это.