Мировые религии. Индуизм, буддизм, конфуцианство, даосизм, иудаизм, христианство, ислам, примитивные религии

Будто бы по зову свыше – «в пятьдесят я знал волю Неба» – следующие тринадцать лет посвятил «долгому пути», часто оглядываясь назад и преодолевая сопротивление, странствуя из одного государства в другое, предлагая правителям непрошеные советы о том, как им усовершенствовать свое правление, и изыскивая случай воплотить свои идеи в жизнь. Случай так и не представился; предсказание, высказанное перед уходом сторонним свидетелем, – «Небо хочет, чтобы ваш учитель был колоколом с деревянным языком», – с годами превратилось в насмешку. Однажды ему предложили должность в Чэнь, но выяснив, что пригласивший занять ее чиновник восстал против своего правителя, Конфуций отказался участвовать в этих интригах. Достоинство и спасительный юмор, с которыми Конфуций держался в трудные годы, делают ему немалую честь. Однажды, когда некий посторонний поддел его: «Как велик Конфуций! Обладая обширною ученостью, он, однако, ни в чем не составил себе имени», тот с притворным беспокойством обратился к ученикам: «Чем бы мне заняться: стрельбою или искусством управлять колесницей?» Государства пренебрегали его советами, направленными на мир и заботу о народе, затворники и отшельники насмехались над его стараниями преобразовать общество и предлагали присоединиться к ним в стремлении к личному совершенству, достаточному, чтобы уравновесить не подлежащие исправлению пороки общества. Даже крестьяне осуждали его, как «того, кто знает, что не в силах преуспеть, но все равно пытается». Лишь горстка преданных учеников поддерживала его, невзирая на неудачи, разочарования, чуть ли не голодное истощение. Однажды текст показывает их нам всех вместе, и сердце Конфуция наполняется радостью и гордостью при виде их – такого скромного и сдержанного Минь-цзы, воинственного Цзы-лу, бесхитростных и бесстрашных Жань-ю и Цзы-гуна.

Со временем, когда на родине самого Конфуция сменилось правительство, его пригласили вернуться. Там он, признавая, что все равно уже слишком стар для должности, тихо провел последние пять лет своей жизни, преподавая и внося правку в классические тексты былых времен Китая. В 479 г. до н. э. в возрасте семидесяти двух лет он скончался.

Потерпев неудачу как политик, Конфуций, безусловно, был одним из величайших учителей мира. Подготовленный к преподаванию истории, поэзии, государственного управления, этикета, математики, музыки, прорицаний и искусства охоты, он, подобно Сократу, мог один заменить целый университет. Его методы преподавания также были сократовскими. Неизменно в непринужденной манере он, по-видимому, не читал наставления, а беседовал с учениками о заданных ими вопросах, цитировал источники, ставил вопросы сам. В последнем он был особенно искусен: «Способ Учителя задавать вопросы – как отличен он от способа всех прочих!» Открытость, с которой он общался с учениками, столь же поразительна. Ни в коем случае не считая самого себя мудрецом и полагая, что быть мудрецом – это обладать не обширными познаниями, а определенными свойствами поведения, своим ученикам он предлагал себя в роли их спутника, преданного задаче стать в полной мере человеком, но скромно оценивающего пределы, которых ему под силу достигнуть в ее осуществлении.

На пути глубокой личности есть четыре дела, ни с одним из которых я не смог справиться. Служить моему отцу, как я ждал бы, чтобы мне служил мой сын. Служить моему правителю, как я ждал бы, чтобы мне служили мои министры. Служить моему старшему брату, как я ждал бы, чтобы мне служили мои младшие братья. Первым проявлять такое отношение к друзьям, какого я ждал бы от них к себе. Всего этого я не смог достичь[120][121].

Вместе с тем в своем мнении о важности задачи, взятой им на себя, он был непреклонен. Поэтому он многого ждал от своих учеников, считая, что привлекает их не иначе как к исправлению устройства общества в целом. Эта убежденность превратила его в ревнителя, но юмор и чувство меры уберегли его от фанатизма. Однажды скептик Цзай-во с издевкой предположил: «Если бы человеку, любящему других, сказали, что некто упал в колодец, спустился бы этот человек за упавшим?» Конфуций заметил, что даже человек, любящий других, прежде убедился бы, что в колодце действительно кто-то есть. Когда при Конфуции кто-то посоветовал «трижды подумать, а потом уже исполнить», Конфуций сухо отозвался: «И дважды довольно». Несмотря на всю свою уверенность, он всегда был готов признать, что способен ошибаться, а если так и обстояло дело, – что допустил ошибку.