Поскольку ключ к загадке власти конфуцианства кроется в ответе на эту проблему сплоченности общества, нам понадобится рассмотреть ее в исторической перспективе. Конфуций жил в те времена, когда уровень сплоченности общества снизился до критической отметки. Клей, благодаря которому оно держалось, утратил свои свойства. Что же способствовало сплоченности до того?
Прежде чем жизнь достигла человеческого уровня, ответ был очевиден. Тем клеем, который не дает распасться стае, стаду, рою, является инстинкт. Об инстинктивном сотрудничестве муравьев и пчел ходят легенды, но и среди других существ, не достигших уровня человека, инстинкт вполне способен обеспечить достаточную степень сотрудничества. В природе насилие встречается повсюду, но в основном межвидовое, а не внутривидовое. В пределах вида встроенная общественность, «стадный инстинкт», поддерживает стабильность жизни.
С появлением человека как вида этот обязательный источник социальной сплоченности исчезает. Поскольку человек является «животным без инстинктов», в вопросах сохранения жизни нельзя полагаться на некий встроенный механизм. Что же теперь обуздывает анархию? В младенческий период жизни вида таким решением становится стихийная традиция, или, как иногда говорят антропологи, «пирог обычаев». Методом проб и ошибок на протяжении жизни многих поколений выяснялось, что определенные виды поведения вносят вклад в благополучие племени. Никто не собирал совет, чтобы сесть и решить, чего хочет племя и какие модели поведения обеспечат желаемое; эти модели просто складывались веками, во время которых поколения людей ощупью искали путь к отвечающим их потребностям нравам и избегали деструктивных. Как только такие модели укоренялись – общества, неспособные развить жизнеспособные модели, предположительно прекращали существование, ибо не сохранились для изучения антропологами, – их передавали из поколения в поколение неосознанно. Как сказали бы древние римляне, молодежь впитывала их
Современная жизнь настолько далека от скованной традициями жизни племенных сообществ, что нам трудно осознать, насколько всецело нравы могут находиться под контролем. Вмешательство обычаев в нашу жизнь ощущается лишь в немногих сферах, диктуя наше поведение, и одной из этих сфер остается одежда и ее вид. Правила уже не так строги даже здесь, но если представитель руководства компании забудет галстук, все равно с большой долей вероятности его день сложится неудачно. И непристойное обнажение здесь ни при чем: он просто нарушит условности, так как в его профессии подразумевается (но в большинстве случаев не оговаривается напрямую) дресс-код. Он сразу будет взят под прицел как посторонний, его заподозрят в сомнительных, а может, и в бунтарских наклонностях. Коллеги будут искоса поглядывать на него, как на… – да, как на иного. И эти ощущения не из приятных, что и придает обычаю силу. Кто-то предположил: убежденность, что она одета в точности так, как подобает по случаю, обеспечивает женщине спокойствие, которое религия не в состоянии ни дать, ни отнять.
Если мы распространим на все сферы жизни эту власть традиций, которая теперь редко ощущается за пределами вопросов внешнего вида, мы получим представление об ориентированной на традиции жизни племенных сообществ. Две характерных особенности этой жизни представляют здесь особый интерес. Первая – это ее феноменальная способность держать в рамках антиобщественные поступки. Среди эскимосов и австралийских аборигенов есть племена, в языке которых даже не существует слова для ослушания. Вторая впечатляющая особенность – спонтанность и бездумность, с которой при этом осуществляется социализация. Не формулируются никакие законы с установленными за их нарушение наказаниями; не разрабатываются намеренно никакие планы нравственного воспитания детей. Групповые ожидания настолько сильны и категоричны, что молодежь интернализирует их, не задавая вопросов и не задумываясь. У жителей Гренландии нет программы осознанного обучения, тем не менее антропологи сообщают, что их дети поражают послушанием, добродушием и готовностью помочь. Еще живы те американские индейцы, которые помнят время, когда на их территории механизмы общественного контроля были исключительно внутренними. «В то время не было законов. Все поступали правильно»[124]
.