Мировые религии. Индуизм, буддизм, конфуцианство, даосизм, иудаизм, христианство, ислам, примитивные религии

В нем не было ничего «не от мира сего». Он очень любил бывать среди людей, участвовать в застольях, поддержать хорошую песню и выпить, но в меру. Ученики сообщали, что он «в свободное время имел спокойный и довольный вид. Он был тверд и прям, держался с должным достоинством, но был любезен». О его демократичности уже упоминалось. Он не только всегда был готов встать на защиту простых людей и выступить против знатных угнетателей тех времен; в личных взаимоотношениях он «скандально» пренебрегал классовыми границами и никогда не относился свысока к своим не столь состоятельным ученикам, даже когда им было нечем заплатить ему. При своей доброте он был способен на сарказм, когда считал его заслуженным. Человеку, который повадился осуждать своих товарищей, Конфуций сказал: «[Цзы-гун], ты сам, должно быть, добродетельный человек, а вот у меня нет досуга для этого».

И он сказал правду, ибо до самого конца был гораздо требовательнее к себе, чем к другим. «На святость и гуманность я не смею претендовать, – говорил он, – но что я ненасытно стремлюсь к этому и просвещаю людей, не зная усталости, то это можно сказать обо мне, но только это!»[122]. Он хранил верность своим устремлениям. На власть и богатство он мог бы претендовать, если бы согласился на сделку с сильными мира сего. Но вместо этого он предпочел свои принципы. И не пожалел об этом. «Есть простую пищу, пить воду, спать, подложив руку под голову – в этом тоже есть удовольствие. Богатство и знатность, полученные нечестно, для меня подобны облакам, плывущим по небу».

После смерти Конфуция началось его возвеличивание. Со стороны его учеников этот шаг был незамедлительным. Цзы-гун говорил: «[Конфуций] это Солнце и Луна недосягаемые… недосягаем подобно Небу, на которое нельзя подняться по ступенькам». Остальные соглашались с ним. Не успело смениться и несколько поколений, как по всей территории Китая его уже чтили как «наставника и пример для десяти тысяч поколений». Но что порадовало бы его гораздо больше, так это внимание, которого удостоились его идеи. До нынешнего столетия на протяжении двух тысяч лет каждый китайский школьник каждое утро обращался со сложенными руками к тому месту в классе, где находилась табличка с именем Конфуция. Буквально каждый китайский учащийся часами корпел над его изречениями, в итоге они стали неотъемлемой частью мышления китайцев и в виде поговорок просочились в неграмотные слои. На китайские правительственные круги он тоже оказал более глубокое влияние, чем какая-либо другая личность. С начала христианской эпохи множество должностей в правительстве, вплоть до наивысших, требовали от тех, кто занимал их, знаний классических конфуцианских трудов. Предпринимался ряд попыток, в том числе якобы официальных, возвысить Конфуция до статуса божества.

Чем было создано это влияние? Оно оказалось настолько велико, что до захвата власти коммунистами эксперты продолжали считать конфуцианство «величайшей из интеллектуальных сил» для четверти населения земного шара. Едва ли дело было только в личности Конфуция. Какой бы образцовой она ни считалась, ей недоставало драматизма, чтобы объяснять его историческое воздействие. Если обратиться к его учениям, мы лишь придем в еще большее смятение духа. В качестве назидательных историй и нравственных истин они весьма похвальны. Но каким образом собрание заведомо дидактичных высказываний, незамысловатых настолько, что они зачастую выглядят общим местом, сумело сформировать целую цивилизацию, – на первый взгляд это кажется загадкой истории. Вот несколько примеров: