Мишель Фуко и литература (сборник)

Важно подчеркнуть, что процесс, посредством которого говорящий обретает форму, здесь по природе своей фиктивен. Он не утверждает свою форму через интроспекцию или самоанализ, скорее он придает себе форму, выдумывая себя в своей собственной речи. «Я бы с удовольствием решил, что по форме (…) я представляю собой яйцо», говорит он, и позже даже наполненные слезами глаза приобретут иную форму. «И эти слезящиеся впадины я тоже высушу, закупорю их, вот так, готово, нет больше слез, я – большой говорящий шар, говорящий о том, что не существует или, возможно, существует, как знать, да и неважно». Неважно, существуют или нет все эти вещи, поскольку, несмотря на это, они существуют там для нас, читателей романа. Они подтверждают, как сказал бы Фуко, способность языка к выражению «того, чего не существует, в той мере, в какой оно существует» (DEI, 280).

Бланшо в эпиграфе, предпосланном мною этой статье, открыто осуждает читательское «упрямство оставаться самим собой перед лицом того, что он читает». Однако книги Беккета соответствуют его собственному упрямому намерению привлекать экспериментальное разъединение его героев. Этот трансформирующий опыт позволяет читателям лишиться головы, посмотреть, не смогут ли они также обойтись и без этих органов, «всех этих обмотков» – «Да и почему у меня должен быть половой орган, если нет носа?». Итак, что же за нужда у нас в органах? В чем состоит их функция? Немногим позже рассказчик вопрошает о смысле своего рта: «Не лучше ли просто повторять, скажем, «баба-ба», ожидая, пока выяснится истинная функция этого почтенного органа?» В этом случае роман раскрывает личность как воплощенное, мыслящее, говорящее бытие и настаивает на том, чтобы читательница перестала быть тем, чем она была, пред лицом прочтенного. И в этом, по словам Фуко, и заключается удовольствие и боль от книги. Итак, я склонен предположить, что если мы поместим себя в перспективу поздних работ Фуко, опираясь на анализ значений опыта, которые я ранее наметил в общих чертах, то сможем понять, каким образом литература становится источником трансформации опыта. Я считаю, что произведения литературы обладают способностью не столько (или – не только) к выражению опыта, но и к его трансформации. И они осуществляют это путем опытного вмешательства и модификации наших модусов мышления – где мысль понимается в весьма широком смысле, освещенном ранее. Иными словами, мы можем понимать литературные произведения как экспериментальные, трансформирующие вмешательства в повседневный опыт читателя, который понимается в соответствии с тремя осями, которые в рассмотрении Фуко остаются открытыми.