Мистер Джастис Раффлс

Неохотно оставляя на полу ужасное свидетельство моего присутствия, но ослабленный самим его видом, я был в руках Раффлса мягче воска, и вскоре уже брел по щиколотку в росе, чтобы выполнить поручение, в котором не видел и даже не искал никакого смысла. Достаточно было того, что Раффлс вверил мне дело, которое могло бы спасти нас – какую роль он выбрал сам, чем был занят в тишине пустого дома, и в чем состоял его план – было выше моего разумения. Я об этом вовсе не беспокоился. Убил ли я свою жертву? Вот было единственное, что для меня тогда имело значение – но, по правде говоря, я признаюсь, что и этот предмет для меня не значил тогда так много, как сейчас. По мере удаления от вещественных доказательств преступления мой страх сосредотачивался не на самом деянии, а, скорее, на его последствиях, которые, впрочем, я оценивал довольно трезво. То, что я сделал, могло быть расценено в худшем случае как непредумышленное убийство. Но если мне повезло, ростовщик не был мертв, и Раффлс, наверное, сейчас воскрешал его к жизни. Живого или мертвого я мог всецело доверить его Раффлсу и заняться своим делом, к чему и приступил, находясь, впрочем, в некотором оцепенении чувств.

Я немногое помню об этом сонном спуске, пока он не превратился в кошмар, большая часть которого была еще впереди. Река текла как широкая дорога под звездами, на ней не было ни отсвета, ничего не нарушало ее покой. Лодочный сарай, оказалось, стоял у конца ряда тополей, и я нашел его, спустившись почти до воды, пока все, что было видно вокруг, не оказалось выше уровня моих глаз. Дверь не была заперта, но внутри царила такая тьма, что моей руки, вращавшей лебедку дюйм за дюймом, не было видно. Между медленным тиканьем шестерен я придирчиво вслушивался в другие звуки, и наконец услышал тихое капанье от дальнего конца сарая – надо полагать, это над водой поднялся край «ворот» как их назвал Раффлс; в самом деле, на поверхности воды наметилась некая разница – открывавшаяся стена сарая пропускала внутрь немного звездного света, но вокруг меня было по прежнему темно. Как только полоска отраженного света стала, по моему мнению, достаточно широкой, я перестал крутить ручку и на ощупь спустился в лодку.

Но бездействие в таком положении смерти подобно, и последнее о чем я мог просить судьбу – время для размышления. Не имея занятий, я задавался вопросом, что же я делаю в лодке, и зачем Раффлс послал меня сюда, если Леви действительно был жив. Я бы понял стратегическую ценность моего положения, если бы мы грабили дом, но на этот раз Раффлс вроде бы не собирался ничего уносить; и я не мог вообразить, что он внезапно передумает. Возможно, он не был очень уж уверен в том, что Леви вполне невредим, и послал меня подготовить путь отхода с места преступления? Я не мог дольше оставаться в лодке, ерзая на узкой скамье, пока это предположение вгоняло меня в холодный пот. Я спешно выбрался оттуда, промочив один ботинок, а потом побежал по лужайке к дому, нещадно хлюпая им. Раффлс вышел из освещенной комнаты мне навстречу, и стоял в той же позе, что и Леви, заслоняя электрический свет – первое, что я заметил, было то, что он надел чужое пальто, и карманы в нем были комически плотно набиты. Но это последнее, что я запомнил перед надвигающимся ужасом.

Леви лежал там же, где я его оставил, но тело его было вытянуто, с подушечкой, подложенной под голову, как будто он не только был мертв, но уже и подготовлен к погребению прямо на месте своей гибели.

– Я как раз собирался за тобой, Банни, – прошептал Раффлс, пока я еще не обрел голос. – Мне нужно, чтобы ты подержал его за ноги.

– За ноги! – ахнул я, хватаясь вместо предложенного за рукав Раффлса. – Зачем это?

– Его надо отнести в лодку!

– Но он же – он же все еще…

– Жив? – Раффлс улыбнулся, как будто я изрядно его рассмешил. – Еще бы, Банни! Он слишком полон жизни, чтобы оставлять его здесь, скажу я тебе откровенно. Но если мы пустимся в объяснения, то скоро рассветет. Ты мне поможешь, или мне его самому по росе волочь?

Я со всей душой поддержал его, Раффлс подхватил безжизненный торс, кажется, за подмышки, и мы пошли в темноту ночи, погасив весь свет внутри. Однако первая часть нашего отвратительного путешествия оказалась очень короткой. Мы как можно более осторожно сложили нашу ношу на гравийную дорожку, и я провел несколько длиннейших минут в своей жизни, наблюдая за тем, как Раффлс закрывает и запирает все окна, оставляя комнату в том виде, в котором оставил бы ее сам Леви, и наконец находит безопасный путь наружу через одну из дверей. На протяжении всей этой операции туша у моих ног не издала ни звука – но когда я нагнулся над ней, запах виски показался мне довольно бодрящим и обнадеживающим.